Так, например, она выработала особую манеру принимать его друзей: она встречала их как усталых путников, совершивших длительное и тяжелое путешествие сквозь опаленные зноем пески или прорвавшихся сквозь жгучую стужу льдов. Она изображала радушную хозяйку, воспитанную тысячелетними традициями. За считаные секунды она создавала атмосферу изысканного уюта, доставала редкие напитки, предлагала удивительные яства, которые приправляла серебряным смехом царицы Савской, оказывающей почести царю Соломону. Чарующая музыка, зажженные благовония, тонкие остроты — она скрашивала каждую минуту пребывания гостей в доме, щедро подливая ароматическое масло в лампаду жизни. Он, безмерно счастливый, захваченный ее необыкновенными талантами, выступал помощником режиссера в этой постановке. Он разносил напитки, доставал старые пластинки, читал стихи или вплетал умные мысли в общую канву разговора. И потихоньку он позволял втянуть себя в эту изощренную игру, сам начинал верить, что все происходит на самом деле и он всегда окружен звоном хрустальных фужеров. Разгоряченный, вновь приобщенный к религии брака, он уносился мыслями в потом, которое насыщалось ароматами меда, наряжалось в одежды эротизма. Он надеялся на взрыв чувств, увлеченный манящей игрой тел, интонаций, в которые она вкладывала восхищение, восторг от всего происходящего. Но когда гости уходили, унося с собой массу впечатлений, переполненные радостью от столь необычного приема, она запирала на засов не только входную дверь, но и свое лицо, и он внезапно оказывался сломленным перед внеземной, глухой злобой и темной неприязнью. И озера ее глаз затуманивались дымкой забвения, она уже не помнила о недавнем согласии. Это повторялось постоянно! Делайте ваши ставки, дамы и господа! Тяжелая и пыльная портьера падала, прерывая полет его фантазий, сметая в темный угол даже самые малые крохи, пылинки его желания. Его поражение было предопределено заранее. И тогда он осознавал, уже в который раз, что она вознесла его на немыслимую высоту ложных обещаний лишь для того, чтобы затем опустить на самое дно разочарования… Так жестокие дети отрывают крылья стрекозе, прежде чем приоткрыть кулачок, предлагая насекомому отнятую свободу.
Когда друзья семьи уносили с собой воспоминания о женщине-оазисе, дарующей неземные радости, он попадался в липкую смолу ловушки, подчеркивающей его одиночество и ущемляющей его самомнение. Вот так она наносила удар, без жалости, с уверенностью и жестокостью средневековых воинов.
И вот теперь она сама оказалась в ловушке. Вода продолжала струиться, легко покалывая кожу, она продолжала гладить свой лобок, чтобы обрести силу, но тело ускользало от нее и терялось в огромной дыре, оставленной чемоданом вверху шкафа. Ничего страшного, уговаривала она себя, обуздывая сдавливающие горло рыдания… НИЧЕГО СТРАШНОГО! Моя мать прошла через это, моя бабушка прошла через это… Подобные мысли зализывали ее тревогу, как лижет руку хозяину, успокаивая его, верный пес.
Тревога не ушла, она замерла, притихла, как под анестезией. Женщина рухнула на кровать и позволила себе раствориться в пустоте своих мыслей.
Ее разбудил приход детей. Они вернулись из школы. Как обычно, взбежали по лестнице, устроив суматошное соревнование. Как обычно, заскрипели ключом в замочной скважине, восторженно крича. Как обычно, они запрыгнули на диван в гостиной, который смягчил их шумное вторжение. Как обычно, они стали искать свою маму, чтобы поведать ей урывками события прошедшего дня. Они знали, что в это время их отца еще не бывает дома. Для него семейные ритуалы переносились на более поздний час. Очень быстро они почувствовали: что-то случилось. У их матери не было привычки спать в это время суток. У нее не было привычки просыпаться с глазами далекими, как тропические острова. У нее не было привычки вставать с усталым отвращением. Дочь отметила, как ее глаза наполняются тоской приговоренного к смерти. Сын различил ужас, прячущийся за показной веселостью. Она сжала детей в объятиях с необычайной силой, как будто цеплялась за спасательный трос, но вместо того, чтобы поддержать, вытащить ее, они соскользнули вместе с матерью в темные глубины несчастья, оттого более страшного, что они не могли понять его причины. Первый раз в тот вечер никто не стал смотреть телевизор. Страдания этого мира не вызывали в ней ни сочувствия, ни возмущения. Разрушительный ураган. Дети-скелеты с лицами, искаженными от голода. Разрывающиеся бомбы… Мир катился себе с грехом пополам, как старая телега, поскрипывая под грузом преступлений, насилия, краж, махинаций. Телега катилась по инерции.