От учтиво-холодных ноток в голосе «первого» по спине Любани пробежал холодок: без сомнения, в память о старом друге Берестов мог выбросить её вон. Но потеря места её страшила не особенно: в Москве существовало немало организаций, где требовались руки, и, при её внешности и роскошной записи в трудовой, Шелестова могла рассчитывать на многое. Конечно, отсутствие высшего образования не прибавляло лоска её биографии, и впервые с тех пор, как она оказалась в Москве, Любаня пожалела о том, что при жизни Крамского не сообразила заняться этим вопросом. Диплом стоил недорого, и, пожелай она стать выпускницей любого вуза, для Михаила не было бы ничего невозможного, дело упиралось бы только в цену игрушки. Не обдумав и не просчитав всех ходов заранее, она совершила обидную промашку, жалеть о которой, увы, теперь было поздновато.
Особого страха перед неизвестностью у Любы не было. До окончания декретного отпуска было ещё больше двух лет, и эфемерная проблема возможной потери работы в далёком будущем занимала её не очень. Конечно, будь у неё высшее образование, всё было бы несколько проще, но, кроме работы дворника, уборщицы и нянечки в яслях, существовало немало других профессий, и в таком огромном городе, как Москва, не обязательно было хвататься за первое попавшееся предложение.
Берестов никогда не повторял слов дважды и больше не беспокоил Любу телефонными звонками, и неприятный разговор, отходивший на задний план всё дальше и дальше, в конце концов стёрся из памяти Любани почти окончательно. Ледяные узоры на лужах сменялись кружевной накидкой облетевших черёмух, а вскоре, шурша прелым золотом клёнов, на землю лёг ковёр из опавшей осенней листвы, и, мелькая тонкими страничками отрывного календаря, всё началось заново.
После новогодних праздников маленький Мишаня отправился в садик, и в первые две недели Любаня чуть не умерла от беспокойства и тревоги за своё сокровище. По нескольку раз в день, проходя мимо ограды сада, она внимательно вглядывалась в окна, за которыми был её ненаглядный малыш. И, чуть стрелка часов перепрыгивала за римскую четвёрку, со всех ног бежала к двухэтажному кирпичному дому, за дверью которого, сидя на скамеечке раздевалки, горевал маленький одинокий человек.
Но потихоньку жизнь входила в свою колею. Привыкнув к детям и общему распорядку, Минечка всё реже и реже просил забрать его из сада раньше, и наконец наступил такой день, когда, войдя в группу, Люба обнаружила, что на привычной скамеечке около шкафчика с вещами её никто не ждёт.
Зима неспешно подкатывалась к своей середине, и вот уже, петляя позёмками, по кривым улочкам и переулкам Москвы нёсся стылый февральский ветер. До окончания декретного отпуска оставалось чуть меньше двух недель. Решив не затягивать с вопросом трудоустройства, в один из солнечных морозных дней, отведя сына в садик, Люба отправилась на поиски подходящего места.
— Подождите в коридоре, — не особо утруждая себя вежливостью, начальник отдела кадров кивнул Любаше на дверь и, переглянувшись за её спиной с секретарём, многозначительно поднял бровь.
— Да, конечно. — Скромно кивнув, Люба прикрыла за собой толстую, обитую вишнёвым дерматином дверь и, усевшись на стуле около окна, стала ждать.
— Ну и как она тебе? — пожевав губами, массивный мужчина потёр двумя пальцами переносицу и, подняв брови, несколько раз усиленно моргнул.
— Да как вам сказать, Пётр Иванович… — стараясь уловить интонации начальника, женщина средних лет с объёмным пучком на голове неуверенно пожала плечами.
— Как есть, так и скажи, — хрустнув суставами пальцев, Шалевич бесцеремонно раскрыл рот и, громко зевнув, промакнул выступившие от напряжения слёзы.
— Так сразу определить сложно, на мой взгляд, ничего, симпатичная. — Боясь, что её мнение не совпадёт с точкой зрения начальника, Надежда Николаевна исподтишка бросила взгляд на Шалевича. Заметив, что правая бровь шефа медленно поползла вверх, она испуганно моргнула, и уголки крупных напомаженных губ, вздрогнув, углубились, делая рот похожим на подковку. — А вообще-то, с лица воду не пить, — исправляя положение, торопливо зачастила она, — кто её знает, какая она есть.
— Вот именно, — постояв на месте, правая бровь Шалевича стала медленно опускаться, и, поняв, что на сей раз острый угол удалось обойти, Надежда Николаевна слабо выдохнула. — Ты анкету этой красотки читала? — Зашуршав листком, Пётр Иванович сдвинул очки на самый кончик носа, и, глядя поверх стёкол, поднёс бланк к глазам.