— Оно, конечно, всё так, — переложив ручку метлы на другое плечо, Гранина согласно кивнула, — только я не могу себе представить, как она ладит с той, другой.
— С какой другой? — широко раскрыла глаза Капитоновна, и, поняв, что Гвоздева ничегошеньки не знает о самом интересном, Гранина заметно оживилась.
— Пока Михаил Викторыч был жив, помимо его кикиморы, у него другая баба была, молодая, красивая… — сообщая страшную военную тайну, Гранина приняла важный вид и, напыжившись, стала похожа на куклу, надетую на заварочный чайник.
— Да что ты! — прикрывая рукой рот, изумлённо ахнула Гвоздева.
— Побожиться могу, чистая правда! Если бы сама не знала! — горячо подтвердила Еремеевна.
— И давно он так? — Лицо Капитоновны, вытянувшись, стало напоминать грушу дюшес.
— Точно тебе сказать не могу, наверное, года за полтора-два до того, как его ударом хватило. Откудова эта краля взялась, мне тоже неведомо, но живёт она где-то совсем близко. Когда Викторыч к ней уходил, он никогда служебной машины не вызывал, а поскольку общественного транспорта он на нюх переносить не мог — значит, думай сама, — качнув метлой, резюмировала Гранина.
— И что же с этой… — видимо, захотев ввернуть неприличное словцо, Гвоздева на миг запнулась, и, проглотив слюни, попыталась подобрать слова поприличнее, — …с этой девкой сталося, после Мишкиной-то смерти?
— Кто его знает, — шумно втянула воздух ноздрями Гранина. — Наталья-то, по сравнению с прежними своими хоромами, почитай что, в углу ютиться, а эту я вижу часто, значит, никто её никуда с кватеры не турнул.
— Это как же понимать? Неужто эта краля новому горкомовскому начальнику по наследству от Мишки перешла?
— Да пёс их всех разберёт, у них там такой собачник! Кто кому роднёй приходится, а кто — так, лишний пришей-пристебай, лучше в ихние дела не влезать, — деловито посоветовала Гранина. — Ты сама посуди, оне все партейные, где уж нам с тобой с рязанской моськой в калашный ряд!
— И то правда. — Налетевший порыв ветра выжал из Гвоздевой две скупые слезинки, и, прищурившись, Тамара Капитоновна вновь прижала к глазам носовой платок.
— Не знаю, врёт Чистова или нет, да только как-то обмолвилась она, будто бы однажды видела она эту кралю у дверей горкома под руку с мужем родной Мишкиной племянницы, — потоптавшись на месте, Дарья Еремеевна привычно взяла метлу наперевес. — Чистова говорила, сбежал потом этот парень от Машки на Север: не то в Мурманск, не то в Архангельск, а может, ещё куда… — неуверенно проговорила она и, бубня себе под нос что-то нечленораздельное, неспешно двинулась вдоль дома.
— Ну что?
— Как?
Обступив Геннадия со всех сторон, девчонки наперебой забрасывали его вопросами и нетерпеливо дёргали за рукава рубашки. Насупленный, с опущенными плечами, красный, как варёный рак, Генка сердито озирался по сторонам и, похлопывая себя по карманам, никак не мог нащупать открытую пачку «Астры».
— Ген, о чём они с тобой так долго говорили?
— А скажи, ведомость с оценками у них на столе, да?
— Да отстаньте вы все, расшумелись, как сороки! — Не выдержав взволнованной трескотни девчоночьих голосов, Генка попытался раздвинуть локтями толпу, собравшуюся у дверей аудитории, где заседала комиссия по распределению.
— Подожди же, ну, Геночка! Успеешь ты ещё покурить. Расскажи, как всё было! — Перекрыв пути к отступлению, девушки окружили Гену, и, зажатый со всех сторон, Карамышев сдался.
— Да чего рассказывать-то, рассказывать-то особо и нечего, — с досадой проговорил он и, затолкав папиросу обратно, переложил пачку в нагрудный карман рубашки. — Ну что… Назвали мою фамилию, вошёл я в класс — там комиссия, столы — вот так вот, вдоль доски. — Представив расположение парт в аудитории, Карамышев развернулся боком ко входу в учебную комнату и, выставив впереди себя руку, резко полоснул ей по воздуху. — За столами — шестеро, только я, кроме двоих — Анастасии Дмитриевны и Игоря Кузьмича, — никого из них не знаю, наверное, начальство какое, — выдвинул предположение он.
— Да какая разница, ты говори, о чём спрашивали! — нетерпеливо перебил голос из заднего ряда.
— Ну вышел я на середину комнаты, встал — руки по швам, а они все молчат, только бумажки перебирают. Я тоже молчу, жду. — Переживая всё заново, Генка нахмурился, и брови его недовольно зацепились одна за другую. — Потом один из них, который по центру, и говорит: «Вы — Карамышев Геннадий Алексеевич»? Я отвечаю: «Ну мол, я». А он: «Как же это у вас, Геннадий Алексеевич, в дипломе одни «удовлетворительно» стоят? Что же вы сможете преподать советским ребятишкам, если сами не имеете достаточной квалификации?»