– Вот, смотрите… Двадцать миллиметров. Противотанковое ружье. Видали? Навылет! А есть ещё тридцать семь… Во какая пробоина! С голову! Где-то тут он был…
И комкор принялся осматриваться в поисках танка с соответствующей пробоиной. Ему очень хотелось показать её членам комиссии, но командарм Кулик резко оборвал его:
– Это должно вас как-то оправдать? Я что-то не совсем понимаю.
Теперь уже «взорвался» Жуков:
– Я здесь не для оправданий, товарищ командарм. Хотя вину с себя не снимаю.
– Неужели? – ехидно переспросил Кулик.
– Именно так. Это я послал в бой войска в броне, которая на самом деле годится только для проведения смотров и парадов.
Взгляд командарма стал жёстким:
– Послал, да… Причём самовольно! Но, боюсь, с таким уровнем дисциплины воевать вам осталось недолго, товарищ Жуков.
– Не знаю, сколько осталось мне, – огрызнулся чувствовавший свою правоту Георгий Константинович, – а вот у Красной Армии впереди ещё не одна война.
– Весьма вероятно, – кивнул головой Кулик.
– Не весьма вероятно, товарищ командарм, а наверняка. И для победы ей нужны танки. Но настоящие. Такие, чтобы даже в самом пекле не плавились.
Командарм Кулик был не просто возмущён. Прибыв на место боёв, он стал активно вмешиваться в оперативные дела и приказы Жукова. Это привело к тому, что 15 июля 1939 года нарком обороны СССР объявил в телеграмме своему заместителю выговор и отозвал его в Москву. В телеграмме говорилось:
Правительство объявляет Вам выговор за самоуправство, выразившееся в отдаче без ведома и санкции Наркомата обороны директивы командованию 57-го корпуса об отводе главных сил с восточного берега реки Халхин-Гол. Этот недопустимый с Вашей стороны акт был совершён в момент, когда противник, измотанный нашими войсками, перестал представлять серьёзную силу, и только ничем не оправданный отход наших войск спровоцировал японцев на новые, хотя и слабые, активные действия. Главный военный совет обязывает Вас впредь не вмешиваться в оперативные дела корпуса, предоставив заниматься этим командованию корпуса…
Сам Жуков потом так рассказывал о происходивших событиях:
«Создалось тяжёлое положение. Кулик потребовал снять с того берега, с оставшегося у нас плацдарма, артиллерию: пропадёт, мол, артиллерия! Я ему отвечаю: если так, давайте снимать с плацдарма всё, давайте и пехоту снимать. Я пехоту не оставлю там без артиллерии. Артиллерия – костяк обороны, что же, пехота будет пропадать там одна? В общем, не подчинился, отказался выполнить это приказание. У нас не было вблизи на подходе ни пехоты, ни артиллерии, чтобы воспрепятствовать тем, кого японцы переправили через реку. Вовремя могли подоспеть лишь находившиеся на марше танковая и бронебригада. Но самостоятельный удар танковых и бронечастей без поддержки пехоты тогдашней военной доктриной не предусматривался».
Короче говоря, Жуков взял на себя всю полноту особенно тяжёлой в подобных условиях ответственности, и он оказался победителем. И 11-я танковая бригада комбрига Михаила Яковлева прошла 60 или 70 километров прямиком по степи и вступила в бой. И она потеряла «половину личного состава убитыми и ранеными и половину машин, даже больше».
Жуков потом вспоминал:
«Танки горели на моих глазах. На одном из участков развернулось 36 танков, и вскоре 24 из них уже горело. Но зато мы раздавили японскую дивизию. Стёрли!»
Жуков пошёл на беспрецедентный риск, и нетрудно предположить, что было бы, если бы атака танковой бригады после таких потерь была отбита японцами. Георгия Константиновича, наверное, разжаловали бы и расстреляли потому, что командарм Кулик поднял бы скандал в связи с невыполнением Жуковым его приказаний. И Жукову было бы не устоять против его обвинений. Но, к счастью, на этот раз восторжествовала поговорка «Победителей не судят!»