Им тогда не было времени вникать во все обстоятельства, копаться в этих бумагах. Комбат Савичев уже через пять минут скомандовал: «По машинам!» — и передовой отряд бригады с ревом вырвался из городка, помчался по шоссе дальше, к Одеру. А теперь вот Лебеденко задумался над увиденным, стараясь постичь нерешительность того немца-командира, который сидит перед ним в лесу и что-то выжидает. Черт его знает, что у него на уме!
Лебеденко уже знал силы противника. Специально посылал на разведку сержанта-артиллериста, бывалого парня, воевавшего в корпусе еще на Калининском фронте, и двух бойцов с пораненной «катюши». Вернувшись, разведчики доложили, что немцев в лесу до двух сотен, что у них там двенадцать бронетранспортеров с тяжелыми пулеметами и семь танков. Сила порядочная, если ее сравнить с гарнизоном Химмельпфорта.
Полковник сел на переднее сиденье своей машины, развернул карту, карандашом нанес обстановку.
Скрипя сапогами, подошел старшина Горобец.
— Так что, товарищ полковник, все вроде бы в порядке.
— Сигнальную ракету достали?
— Достал, будь она неладна. Нашлась тут у поваров. И на кой ляд им ракетница?.. Припрятали, говорят, на всякий случай…
— Ну хорошо, Горобец, ступайте к артиллеристам, а я здесь побуду пока. Водителя своего подожду. Послал его к танкистам — проведать, как они там…
Танк стоял поперек улицы, чуть наискось, так, что проехать здесь было невозможно. Его приволок сюда, в деревню Химмельпфорт, тягач — тоже танк, только без башни — и втиснул между двумя нешироко расставленными рядами совершенно одинаковых двухэтажных домиков с черепичными крышами.
Танкисты вытащили из машины все, что было съестного, и варили в садике в круглом казане пшенный концентрат с мясными консервами.
Командир танка, маленький чернявый татарин Ахметов, лежал на жалюзи танка, подложив под спину брезент и накрывшись двумя шинелями: недавно его здорово контузило, и чувствовал он себя неважно.
— Тебе сюда принести? — спросил Ахметова механик-водитель старшина Кононов, добродушный здоровяк из сельских трактористов.
— Не надо. Я встану.
Лейтенант Ахметов сбросил с себя шинель, осторожно соскользнул с брони и пошел в садик.
Ели прямо из котла, обжигаясь горячим кулешом.
— Может, и пацана позовем? — спросил Кононов.
— Зови.
— Эй, Фриц! — позвал Кононов мальчика лет десяти, стоявшего у крыльца дома.
Тот не ответил.
— Его не Фрицем, его Гансом зовут, — сказал Мальцев. — А фамилия Шиллер. Так соседские пацаны мальчонку кликали, я слышал.
— Ганс! — снова позвал Кононов.
Мальчик повернул свою тонкую шею.
— Иди сюда.
Тот, видимо по жесту, понял, чего от него хотят, и несмело подошел к танкистам.
— Садись, хлебай, — сказал Кононов и протянул мальчику ложку. Мальчик взял ее как-то очень уж осторожно, двумя пальцами.
— Давай, давай, не бойся.
Мальчик опустил ложку в горячее варево. Обжигаясь, потянул суп губами.
— Ну вот и пошло, — лукаво подмигнул ему Кононов.
— Вас? — сказал тихо мальчик и опустил ложку.
— Ешь, ешь, — продолжал старшина, показывая рукой, что надлежит делать мальчику. — Загребай погуще, загребай.
Мальчик снова принялся за суп с заметным аппетитом.
На крыльцо вышла женщина в синем длинном пальто с острыми широкими плечами; из-под пальто виднелись лыжные брюки, заправленные в крепкие солдатские ботинки. С испугом посмотрела на сына, который ел вместе с русскими прямо из котла, а те весело пересмеивались, похлопывали его по спине, видимо, подбадривая. Убедившись, что сыну ничем это не грозит, женщина успокоилась. Эти русские вели себя спокойно. Один из них, худенький, с острым носом, запел красивым голосом что-то мелодичное и, в общем, даже приятное.
— Ганс! — осмелев, позвала женщина.
Мальчик повернул к матери голову, но не поднялся с земли.
— Ком хир.
Мальчик продолжал сидеть.
Старшина обернулся к женщине:
— Оставь, фрау, пацана, пусть питается.
Женщина не поняла его слов, но догадалась, что они обращены к ней, и, робко улыбнувшись, скрылась за дверью.
— Пойдем посмотрим, как они там живут, — предложил стрелок-радист Иващенко. Это он только что пел «Дивлюсь я на небо…»
— Да чего там смотреть, — отмахнулся Кононов, — их житье известное.
— Пойдем, — не унимался Иващенко.
— Ну ладно, пойдем, — согласился Кононов.
Они встали, Ахметов остался у котла; он почувствовал себя еще хуже. Мальцев сидел рядом с командиром.
Мальчик, увидев, что двое русских идут в их дом, тоже поднялся и заспешил вслед за ними.
В доме пахло сыростью и еще чем-то непонятным, но было чисто. В первой комнате стоял стол, покрытый цветастой скатертью, и два плюшевых кресла с уже потертой обивкой. На стенах — картинки в металлических рамках: домики, мельница, парусный кораблик среди бушующих волн.
Через дверь была видна вторая комната, спальня.
— Ничего себе, нормальное житье, — заключил Кононов. — И война их тут не тронула, живут.
— А хозяйства во дворе никакого, — ответил Иващенко. — Учителка, что ли?
— Почему учителка? Книг-то не видать.
Женщина стояла у окна и молча разглядывала вошедших парней. Она успела снять пальто, но оставалась в лыжном костюме и байковом переднике.
— А она ничего себе бабенка, — усмехнулся Иващенко. — Лет тридцати, пожалуй.
— Поболе.
— Ну, может, тридцать пять.
Женщина уловила, что говорят о ней, и опустила глаза.
— Кафе? — спросила она тихо.
— Чего? — не понял Иващенко.
— Кофия предлагает, — пояснил Кононов.
Иващенко хихикнул:
— Не, нам этого не требуется. Покрепче бы чего.
Женщина как-то сжалась. Мальчик подошел к ней, затеребил передник.
Кононов присел в кресло. Оно слегка скрипнуло.
Иващенко расположился на диване, облокотившись на плюшевый валик.
Помолчали. Потом опять заговорил стрелок-радист:
— Слушай, Кононов, давай Булата здесь положим. Пусть отдохнет. И тепло и при бабе.
— Это, пожалуй, дело. Сдает наш командир.
Иващенко вынул из кармана пачку «Беломора», выразительным жестом испросил разрешения у хозяйки, чиркнул спичкой и закурил.
— Будешь? — протянул папиросы Кононову.
— Неохота.
Женщина пристально следила за струйкой дыма, поднявшегося к синему абажуру.
Иващенко протянул пачку ей.
Та осторожно взяла папиросу, с удивлением осмотрела ее бумажный мундштук и сунула в рот. Иващенко подал ей спичечный коробок. Женщина закурила.
— Смотри, привычная, — удивился Иващенко.
— Они это дело любят, — спокойно пояснил старшина. — У них так заведено.
Немка курила с жадностью, пуская аккуратные колечки.
Иващенко вышел из дома и очень скоро вернулся. За ним шел Ахметов — бледный и хмурый.
— Полежи тут, лейтенант, — сказал Кононов. — На диване-то лучше. А мы к машине пойдем. — И кивнул радисту: — Погрелись, поболтали, а теперь и за дело.
Ахметов лег на диван, Кононов укутал его полушубком. Лейтенанту сразу стало тепло и уютно. Потом он почувствовал, что под голову ему кто-то кладет подушку. Он выглянул из-за воротника полушубка и увидел женщину-немку. И, собственно, сейчас, а не тогда, когда вошел в дом, он оглядел комнату. Просторная, обои в полоску, какие-то картинки в рамках, цветы на окнах, рыбки в аквариуме, синий абажур. Такой абажур, только оранжевый, висел и у них в Казани в новой квартире, которую перед самой войной получил его отец от завода. И цветы — кактусы, и рыбки у них тоже стояли на окне. Мама любила цветы, а он, приходя из техникума, кормил рыбок. А здесь кто любит цветы? Эта женщина, что принесла подушку? Каким-то нелепым и кощунственным даже было сравнение ее с матерью. Ведь, наверное, ее сын… нет, пожалуй, не сын, она молодая, а муж воюет с нами; может быть, стрелял тогда по нашему танку, но попал неточно, и болванка, царапнув броню, отскочила прочь.