Как будто не было ни горя, ни страданий людских, ни революций, ни передряг. Стоя на коленях, выкрутила и расчесала косы, как вдруг что-то треснуло под вербами. Взглянула настороженно в темноту. Забилось сердце — там метнулось что-то белое. «Ага, — усмехнулась, — испугалась водяного…»
Он ее поджидал на тропинке, которая вела через левады к селу. Подойдя поближе, Таня увидела — парень. Был он в вышитой сорочке, запыленных сапогах. На голове студенческая фуражка, из-под которой выбились кудри. Высокий, стройный, стоял, как в сказке или на картинке. Луна светила ему в лицо, оно казалось бледноватым, особенно четко вырисовывались юношеские усы.
— Так вы, оказывается, не русалка…
— И вы мне вначале показались сказочным перелесником.
— Третий вечер вижу вас здесь… в лунном сияньи…
Он шел рядом, шурша сапогами по траве, изредка отставал, обходя головки капусты, рассевшиеся у тропки, как хозяйки на ярмарке. Запахло чебрецом, васильками, и теперь Таня заметила в руках юноши букет полевых цветов.
Он что-то спрашивал… Почему она купается вечером? И не боится? Ничуть?
— Вы на все лето?
— Нет, через два дня уезжаю.
Он замедлил шаги.
— Почему так скоро? Откуда вы и кто?
— Мы живем на Кубани…
Парень остановился и схватил ее за руку.
— Таня! Это ты? Такая царевна!
Она пригляделась и точно увидела вместо этого молодого парня темноволосого мальчишку. Вот он, мокрый, бредет по лужам и выкрикивает: «Иди, иди, дождик, сварю тебе борщик!..» А сверху льет, и пузыри на лужах вскакивают, а мальчуган шлепает по воде, разбрызгивает ее, и так это славно, что и маленькая Танюша побежала рядом, и вот они уже вместе выкрикивают: «Горшок разбился, дождик полился!..»
— Петрусь!
Они взялись за руки, будто хотели закружиться по-ребячьи в трибушечки.
— А я гляжу, Таня… такое родное… И кажется, я потерял что-то, искал — и вот нашел теперь…
— Ты студент? Учишься в университете? — с восхищением посмотрела на него Таня.
— Да! В Киевском… Недавно профессор Тимченко вспоминал твоего отца, как поборника украинской культуры. Они, оказывается, были друзьями…
— Петрусь, что там у вас?..
— Гудит, клокочет. У нас сейчас такая борьба!.. Группы… партии. Если бы ты знала, Таня!.. Одни за эсерами идут, а есть анархисты, монархисты.
— А ты?
— А я…
Петрусь посмотрел куда-то за село, и Таня узнала в сиреневых сумерках силуэт помещичьего дома, окруженного колоннадой тополей. Того самого, что горел тогда, в годы ее детства. К нему вел людей отец, и первым бежал за ним с косой в руках сухощавый, угрюмый человек — черные усы, сухой блеск темных глаз. Как напоминает Петрусь этого крестьянина!
— Петро! А где твой отец? Ведь он тогда…
— Да, Таня, делил помещичью землю…
— А теперь?
— В Сибири навеки остался… Нет уже у меня отца, Таня.
Шли молча, помрачневшие. Петрусь гневно посматривал в сторону господского дома, весело сиявшего огнями. «Как много ты перенес, Петрусь!» — вздохнула Таня.
— Теперь я понимаю, — взволнованно сказала она. — Ты за большевиков, Петрусь.
— Да, Татьяна. Когда начнется революция, я с винтовкой пойду против буржуазии. У большевиков программа лучше всех: земля — крестьянам, а фабрики — рабочим…
Таня слушала с увлечением. Вспоминала свои недавние «просвещенские» идеалы…
А Петрусь расспрашивал о ней, об отце. Не сводил глаз с Тани, притихший, очарованный.
— Часто снится мне какая-то русалка, — признался Петрусь. — Все будто плачет надо мной, поет грустные песни и расчесывает мои кудри, а потом обернется чайкой, простонет и исчезнет в волнах. Просыпаюсь и говорю себе: «Это Таня». Она выросла и стала красавицей. А вот плачет, думаю, не она, а душа моя, оттого что никогда не встречу Таню. И вот… счастье… Но теперь вижу, что ты красивее той русалочки.
Таня молчала. «Если она сразу пойдет домой, я умру», — подумал Петрусь. Но нет, они долго еще шли улицей под осинами навстречу далекой девичьей песне.
И вдруг свистнул в левадах соловей, защебетал, изумляя мир, защелкал звонко. Ему отозвался второй, третий… Рассыпались хрустальные звоночки, защелкали серебряные трели. Природа наполнилась чарующими звуками, даже сияние луны затрепетало.
— На Кубани нет соловьев, — вздохнула Таня.
Слушали долго, пока Чумацкий Воз[10] не опрокинулся дышлом в Сулу. Наступил рассвет, повеяло прохладой. На лице Тани заиграли розовые тени, Петрусь взял ее за руку.
— Таня, оставайся здесь…
Она освободила локоть.
— Может, и приеду сюда навсегда… Но не одна, Петро…