Так они и жили втроём, когда появилась Принцесса Пунь.
«Пунь» — тоже корейское слово. Означает старинную мелкую медную монетку, грошик. Вроде той, которую отдали за измученную частыми родами собаку: больше она не могла рожать, а потому стала не нужна. В том доме, где собака была маленькой машиной для зарабатывания денег на щенках, её звали иначе. Довольно-таки презрительной кличкой. И то: старушка в шесть неполных лет, беззубая, болезненно толстая, в тусклой, шершавой, с проплешинами, шёрстке… Точно не принцесса.
Она, конечно, обо всём догадалась. Собаки — телепаты; то, что они понимают человечьи слова — уже доказанный факт. Именно поэтому она яростно лаяла и скакала до одышки, крохотный толстый дракончик с развевающимися ушами. Именно поэтому и перестала лаять, когда её уносили из дома, где она жила и рожала щенков, а на её личике, тонком, длинноносом, с невероятно громадными, томными, тропическими очами и трагически заломленными рыжими бровками, застыло неподъёмно тяжёлое, слишком большое для маленького тельца горе.
Она поняла, что уносят её навсегда. Но не понимала, куда. Убивать?
Но она не может убежать. Во-первых, ей не хватит сил — тонкие ножки мелко дрожат от постоянного напряжения, всё болит, одышка… а во-вторых — куда?
Собачьи эльфы не умеют, не могут жить одни. Они такие маленькие — а вокруг огромный, холодный, страшный мир. Бежать некуда.
А тут ещё Марк.
Он подошёл с самыми мирными намерениями: обнюхать нового жильца, маленькую собаку из тех, что очень ему нравились. Но будущая Принцесса Пунь замерла на месте в ужасе: похоже, ей приходилось видеть только отцов своих будущих детей. «Это чудовище?! Вот это?! Люди окончательно обезумели!» Защищаясь от нестерпимого страха, будущая Пуня яростно лязгнула клыками рядом с носом Марка. Тот виновато ухмыльнулся, облизнулся и отошёл.
Но ужас не отпустил сразу. Он проходил постепенно.
И Пуня постепенно понимала, что плохое прошло, совсем прошло. Сперва вдруг обнаружилось, какой вкусной может быть еда: она хватала кусочки фарша торопливо, едва прожёвывая, а тут ещё оказалось, что бывает и творог, и крошки яйца, и ещё много чего нестерпимо прекрасного… И еда есть всегда. Голодная жадность прошла через пару недель — и это был первый шажок.
Второй был — прогулки.
Трудно сказать, в клетке её держали или просто не выпускали из квартиры, вывозя в сумке-переноске только по делу. Как бы то ни было, выяснилось, что Пунь обожает любые сумки. Увидев, что люди собираются уходить, готова лезть в каждую случайно подвернувшуюся авоську: «Возьмите, возьмите меня с собой!» Первые прогулки давались тяжело: Пуня постанывала, охала при каждом шаге, а потом её ножки мелко дрожали. Но ножки массировали, а в ритм прогулок она потихоньку втянулась — и вдруг начала худеть, да не просто худеть, а красиво худеть! Выправляться и подтягиваться: на бёдрышках обрисовались мускулы, появилась талия, хоть и не девичья, как у Принцессы Соль, но всё же… И с тех пор они начали бегать рядышком. Шкарпетки.
Пуня — старшая — не стала заводилой в этой паре. «А побежали туда?» — всегда предлагает Солька. Она абсолютно уверена в себе и весело доверчива к миру. Пуня подчиняется. Иногда кажется, что щенячьего в ней даже больше, чем в её подруге.
Солька равнодушна к бабочкам. Она была совсем мала, когда впервые увидела порхающую бабочку. Наивный собачий ребёнок восхитился и поскакал за ней: ам! — и бабочка в пасти. Но оказалось так невкусно, что пришлось долго отплёвываться. С тех пор бабочки могут летать вокруг совершенно спокойно.
Птицы Сольку тоже не интересуют: птицы — это обман. Их невозможно понюхать — они улетают. Ленивые городские голуби могут пастись у Сольки под самым носом — она их принципиально игнорирует.