А в другом углу — против папиного стола — распрекрасная дедушкина качалка.
Дедка сам перевез сюда свою старую мебель, когда переезжали на новую квартиру Тарасик, папа и мама. Только качалку он почему-то понес один. Опрокинул себе на голову и пошел вверх.
От сиденья качалки, которое было плетеное, все в дырочку, и даже в одном месте совсем порвалось, на дедушкино лицо ложились веселые, светлые пятнышки. Как будто он сидел под деревом в саду.
Дед шагал и хлопал по ступенькам тяжелыми ногами. На шум его шагов пооткрывались все двери соседних квартир. Люди увидели, как идет по лестнице дедушка с качалкой на голове. Они увидели, какое у него сердитое лицо и волосатый, немножечко большой и толстый нос.
— Свекор? — тихо спросила у мамы соседка и посмотрела на дедушкин нос.
— Папаша! — ответил папа усталым голосом и махнул рукою в сторону дедушки: мол, и так все ясно, мол, и так все видят, какой у них свекровий дедушка и как это нехорошо.
А дедушка внес в дом своего сына старую качалку и снял ее, как корзину, с головы. С дедушкиного лица сразу ушли все веселые пятнышки. Он поставил качалку в угол и обтер со лба пот. Потом пошел вниз и принес откуда-то большой кирпич ржаного хлеба и соль в тряпочке.
— Хлеб-соль! — зачем-то сказал дедушка (хотя каждый и так понимал, что хлеб — это хлеб, а соль — это соль).
— Дедушка, это теперь мой хлеб? — спросил Тарасик. — А качалка тоже моя?
— Твоя, а как же? — ответил дедушка.
Тогда Тарасик тихонько подошел к деду, поглядел снизу вверх на его усталое лицо, протянул вперед руку и погладил дедушкин волосатый нос.
— Ты красивый, дедушка, — сказал Тарасик и вздохнул.
— А ты как думал? — ответил дедушка.
— Дедушка очень хорошенький, верно, мама? — сказал Тарасик для прочности и еще разок внимательно снизу вверх поглядел на деда.
И вот теперь в углу их нового дома стоит навсегда, на всю жизнь, распрекрасная дедушкина качалка.
Тарасик подходит к ней и перевертывает качалку вверх дном. Качалка сейчас же превращается в автомобиль.
— Прочь с дороги, куриные ноги! — кричит Тарасик.
А качалка уже заделалась пароходом. Пароход идет по морю. Море шибко блестит. Посредине моря пятно от чернил. Пароход перекатывается с боку на бок. Из трубы идет дым.
И вот Тарасик причалил к берегу. На берегу стоит хата. На земле отражается ее плетеная крыша. Земля вся усеяна светлыми пятнышками от красивой плетеной крыши. Вокруг хаты растут трава и цветки.
Тарасик заходит в хату. К нему в гости приходит кошка. Она говорит: «Ах, вот ты где закопался, Тарасик! А я ищу-свищу. Здорово, друг!»
Тарасик молчит. И вдруг неожиданно он выскакивает из дома-качалки.
— Ура-а-а! — орет Тарасик кошке.
Но кошка и не думает пугаться. Она спокойно принюхивается к чему-то и недоверчиво шевелит усами.
— Ноги голы не кажи! — чтобы унизить ее, говорит Тарасик. А ей наплевать. Кошка уходит прочь, мягко переступая по полу босыми кошачьими ногами.
«Хорошо б это было, если б кто-нибудь позвонился в дверь и принес мне подарок, — вздохнувши, думает Тарасик. — Вот тебе подарок, Тарасик. Бери. На!»
Тарасик сидит и ждет, притаившись в прозрачной тишине своего качалочного дома. Он ждет звонка. Ждет час и другой и, кажется, задремал…
И вдруг раздается короткий звонок. Пробежав коридор, Тарасик встает на цыпочки и открывает входную дверь.
На площадке женщина-почтальон.
— Здорово! — сияя, говорит ей Тарасик.
— А взрослых нет ли? — угрюмо спрашивает она. — А ты не потеряешь?
И отдает Тарасику большое, толстое письмо.
— А где подарок? — удивившись, спрашивает Тарасик.
— Вот еще! — отвечает ему почтальонша. — А чем тебе письмо не подарок?
Тарасик бросает письмо на стол, рядом с молочной лапшой, распахивает окошко, глядит во двор.
Через окошко виден не только двор. Перед Тарасиком — большая, широкая улица. Полутемно. Еще не зажглись огни. По улице идут люди. По мостовой проезжают трамваи и троллейбусы… Хорошо на дворе!
Тарасик надевает шапку, пальто и варежки и, хлопнув дверью, уходит из дому.
Глава шестая
Папа поставил на стол молочную лапшу, положил рядом чистую ложку, велел Тарасику не выходить из дому, оделся и быстро спустился с лестницы.
Папа бежал по лестнице бегом. Эхо, которое жило на верхней площадке, подхватывало звук его шагов и перекатывалось с этажа на этаж.
Тарасик слышал, как хлопнула дверь парадной за папиными плечами. Жалостно улюлюкнув в последний раз, эхо опять ушло к себе, на верхнюю площадку, притаилось там и принялось ждать, чтобы кто-нибудь снова затопал ногами по каменным ступенькам, крикнул: «Мама!» — или запел что-нибудь.