— Сейчас узнаем, что за бумаги, — пробормотал себе под нос Корсаков, подъезжая поближе. — Князь жив?
— Преставился, царство ему небесное, — отозвался Митяй. — Виском о камушек приложился — и каюк!
— Черт! — поморщился Корсаков. — Как загадал. Смерть от камня… — Он покосился на хорунжего. — Самое время и мне испытать судьбу.
Корсаков поднял руку.
— Cedez![18] — крикнул он, обращаясь к французу.
Офицер высокомерно усмехнулся.
— Jamais![19]
— Чего он лопочет? — спросил Головко.
— Что не сдастся, — перевел Корсаков.
— Дело хозяйское, — пожал плечами хорунжий. — Ну-ка, ребята…
— Постой, — остановил его корнет. — Так не годится.
Он спрыгнул с коня.
— Алексей Василич, да вы в уме ли? Никак поединок ему предложить хотите?
— А почему бы и нет?
— Да что же это такое, господин корнет? Или вы впрямь смерти ищете? — рассердился хорунжий, попытался конем преградить путь Корсакову.
— Не мешай, казак! — прикрикнул на него корнет, выхватив из ножен саблю. — Князь нагадал, что от стали я приму и честь, и бесчестье. Вот я сейчас и проверю!
— Ну, воля ваша, — пробормотал хорунжий, подбирая повод коня Корсакова.
Хорунжий подал знак, и казаки нехотя подали коней назад, освобождая место для поединка.
Корсаков вошел в образовавшийся круг отсалютовал и с достоинством представился:
— Le cornette Korsakov, la garde imperiale le regiment de hussard.[20]
— Le lieutenant Djubua, la compagnie elitaire du septiеme konno-regiment de chasseurs а pied,[21] — ответил француз, поднимая свою саблю.
Француз был выше ростом и крупнее тонкокостного, гибкого, как прутик, корнета. И смотрелся он более опытным, пропахшим порохом воином. В конном строю, возможно, их силы и были бы равны. Но в пешем, где сила всегда давит ловкость, Корсаков выглядел легавым щенком, посмевшим обтявкать кабана.
— Тьфу, мать вашу! — выругался Головко. — Так и знайте, господин корнет, о вашем поведении полковнику Мандрыке доложу.
— Сделай милость, Георгий Иванович, доложи, — усмехнулся Корсаков. — А сейчас не мешай.
Корсаков воткнул саблю в землю, снял с плеча перевязь с лядункой, не спеша расстегнул доломан, снял и красивым жестом бросил его на землю. Следуя его примеру, француз освободился от мундира, оставшись в темно-зеленом жилете и такого же цвета панталонах с белыми лампасами.
Отстегнув от пояса ташку и ножны, корнет положил их рядом с доломаном и, взяв саблю, сделал несколько «восьмерок», разминая кисть. Французский офицер, проследив за ним с нехорошей улыбкой, также сделал несколько финтов оружием.
— Георгий Иванович, если со мной что случиться, — обернувшись, сказал Корсаков, — офицера взять живым и вместе с бумагами доставить полковнику Мандрыке.
— A votre service,[22] — обратился он к французу.
Тот молча кивнул и встал в позицию, заложив левую руку за спину. Глаза его сузились, с ненавистью глядя на корнета.
Сабля Дюбуа имела малую кривизну, что давало ему преимущество при нанесении колющих ударов. Сделав короткий шаг вперед, он атаковал Корсакова и, после наружного финта, попытался восходящим ударом разрубить ему запястье.
Не среагировав на финт, корнет чуть отступил, батманом отвел клинок противника и, в свою очередь, провел атаку в лицо. Француз легко парировал удар терцией. Сместился вправо, заходя под солнце. Корсаков прищурился, спасаясь от слепящих лучей. И чуть не прозевал выпад в грудь. Отбив удар, он скользнул влево, ложным выпадом отогнал от себя француза и занял позицию спиной к солнцу. Дюбуа, удивленный, хмыкнул.
Головко одобрительно кивнул.
— А корнет то наш — хват-парень!
— Баловство это, — неодобрительно проворчал Семен, с напряжением следя за схваткой. — Поднять вертлявого на пику — и все дела.
Противники, как бы проверяя друг друга, провели несколько ударов парад-рипост. Внезапно француз прыгнул вправо, и Корсаков, не успев отреагировать, вынужден был развернуться лицом к солнцу. И тут же Дюбуа сделал длинный выпад, корнет отпрянул, пытаясь парировать удар. Француз повернул руку в запястье и, ударив снизу по клинку Корсакова, попытался его обезоружить. Корнет удержал саблю в руке, но раскрылся, и Дюбуа вертикальным ударом снизу рассек ему левую щеку от скулы до виска. Отступив на шаг, француз поднял оружие.
— Toucher![23]
— La betise![24] — воскликнул Корсаков, смазав кровь.
Дюбуа усмехнулся и встал в боевую позицию, приглашая корнета атаковать. Корсаков взмахнул саблей, метя в голову противнику. Дюбуа ловко подставил саблю под углом. И клинок Корсакова скользнул вниз по ее лезвию. Француз тут же сделал быстрый выпад, и его клинок на длину ладони вошел в грудь корнета чуть ниже правой ключицы.
Корсаков оступился, качнулся назад и почти рефлекторно отмахнулся саблей. Дюбуа отпрянул, его клинок вышел из груди Корсакова. Но острый кончик сабли Корсакова успел чиркнуть французского лейтенанта по горлу.
Пятясь, Дюбуа схватился за шею. Захрипел. Глаза француза полезли из орбит, лицо побагровело. По пальцам, сжимающим горло, побежала кровь. Он распахнул рот, словно пытался что-то сказать, но из глотки вырвался лишь кашель с брызгами крови. Согнувшись пополам, Дюбуа рухнул на землю, забился, словно вытащенная из воды рыба. Судорожно дрогнул всем телом, вытянулся и затих.
Корсаков смотрел на агонию противника, не отводя страшно вытаращенных глаз. Потом, издав слабый стон, упал на колено, всей тяжестью опершись о саблю. Головко, соскочив с коня, метнулся к нему.
— Доигрались, дуэлянты хреновы, — воскликнул он. — Семен, Митяй, живо готовь слеги! Отвезем корнета в лагерь, пока живой.
Двое казаков поскакали к лесу.
Хорунжий положил Корсакова на траву, приподнял ему голову. На губах корнета выступила розовая пена, из раны на щеке обильно струилась кровь. Он надсадно кашлянул.
— Бумаги не забудь, Георгий Иванович. Важные они. Не зря он их рвал, — чуть слышно прошептал корнет.
— Эх, мать честная! Ты о себе думай, поединщик! — Головко разорвал рубаху на груди Корсакова, обнажив узкую рану над правым соском. — Мать честна… Эй, Васька, помоги!
Вдвоем с подоспевшим казаком они изорвали рубашку Корсакова на полосы, крепко перевязали ему грудь и голову.
Подскакали Семен и Митяй, волоча два длинных ствола молодых березок. На них набросили бурку, подвязав полы, закрепили меж двух коней. На слеги уложили слабо постанывающего Корсакова.
Головко подхватил с земли остатки блокнота. Увидав на листках мудреные значки, чертыхнувшись, сунул за пазуху. Вскочил в седло. Жесткой рукой осадил заигравшего под ним коня.
— Корнета в полк повезем. Семен, останься. Коней, оружие прибери. Ты, Митяй, скачи в имение князя, тут недалече. Дай бог, людишки не все разбежались. Найди управляющего, или кого там… Скажешь, князь их преставился. Гони людишек сюда. Потом — аллюр три креста — за нами. И не дай Бог, сукины дети…
— А что зря коня гонять? — возразил Семен. — Сами здесь их сиятельство и закопаем. Чать, земля уже ихняя, родная. Они на нас за то не в обиде будут. — Он покосился на труп князя. — Да и все равно уже ему.
— Молча-ать! — взревел хорунжий, да так, что шарахнулись кони.
Переведя дух, он тише добавил:
— Делай, как я сказал. Хватит с меня одного умника.
Все, не сговариваясь, посмотрели на впавшего в забытье корнета. Поверх бинтов на его груди расплывалось алое пятно.
Четыре эскадрона Лейб-гвардии гусарского полка остановились на постой в небольшой деревушке, неподалеку от имения князя Козловского.
Головко нашел полковника в крепкой избе старосты деревни. Выслушав хорунжего, Мандрыка крепко выругался.
— Как знал, что рано мальчишке этому команду давать! Экую безделицу, князя до имения сопроводить, и ту умудрился в баталию превратить! И ты, хорунжий, тоже хорош. Седина в бороде, а мальчишку в узде удержать не мог.