— Ну, техник, как идет учеба? — спросил Егор Фомич и пожал ей руку.
Видно, студентке польстило слово «техник», она счастливо зарделась:
— Хорошо, Егор Фомич. Скоро кончаю.
— Торопитесь, торопитесь, Эсма. Работы много.
— Есть торопиться, товарищ депутат! — шутливо ответила Эсма и добавила: — Егор Фомич, соседка наша, Таш-дуду, заболела.
— Таш-дуду? Не знаю такую… Что у нее болит?
— Говорит, что голова и горло.
— Горло, говорите?
— Да.
Егор Фомич повернулся к пожилым мужчинам.
— Наша задача — замостить вот этот переулок. Позже возьмемся за ремонт тротуаров.
Он застегнул шинель и сел за руль.
— Ну, Эсма, садитесь, проведаем больную.
Эсма села рядом с ним и машина пошла трусить но тем ухабам, которые скоро должны быть выравнены и покрыты мостовой.
Таш-дуду, перед взором которой неотступно стоял этот «привезор», потупилась, когда увидела его в своем доме. Но этого никто не заметил.
Депутат наклонился к постели больной.
— Бабушка, дайте вашу руку, посмотрим.
Слово «бабушка», сказанное этим человеком, совсем растрогало Таш-дуду. Сердце ее переполнилось непонятным чувством, к глазам подступили слезы. Старуха, видимо, хотела скрыть их: она отвернулась к стенке и вынула из-под стеганого одеяла свою костлявую руку.
Добрин отыскал пульс и некоторое время сосредоточенно молчал.
— И горло у вас болит? Да, бабушка?
— Болит, — еле слышно прохрипела старушка, но посмотреть ему в глаза не осмелилась: ей казалось, что они, эти зеленые глаза, за выпуклыми стеклами очков, видят очень глубоко, видят даже, может, то, что происходит у бабушки на душе.
Было очевидно, что у Таш-дуду ангина.
— Кто у нее есть? — спросил Добрин Эсму.
— Никого. Она одна живет.
— Ее надо немедленно в лечебницу. Бабушка, вас придется поместить в больницу. Там вы скорей вылечитесь. Одевайтесь, я вас повезу.
«Они хотят, как и дочку мою, убить лекарствами», пронеслось в голове старухи.
— Нет, не поеду… не поеду. — всплакнула она, — умирать, так лучше умру в своем доме.
Депутат как-будто и не слышал этих слов.
— Одевайте, — коротко сказал он студентке и вышел.
Уже вечерело, когда Таш-дуду уложили на больничную белую кровать. Палата находилась на втором этаже большого, красивого здания. На белых, как у Таш-дуду, кроватях мирно лежали больные. У старушки после поездки еще больше разболелась голова и поднялась температура. Каждый раз, поднимая отяжелевшие веки, она видела широкие окна справа и белый потолок над головой. Изредка больная, лежавшая в левом углу, со стоном ворочалась в постели, а другая больная рядом с ней, как-будто дразня ее, начинала храпеть.
Не успела Таш-дуду освоиться с обстановкой, как услышала тихие голоса и легкие, вкрадчивые шаги. В палату вошли две женщины в белых халатах. Одна из них была молодая, с узким веснущатым лицом, другая уже в преклонных летах.
Молодая присела на край кровати и пощупала голову и горло старушки.
— Откройте рот. Вот так… Еще… Еще…
Она оценивающе покачала головой, быстро встала и, сказав что то сестре, вышла.
Таш-дуду теперь и сама поняла, что у нее болит горло. «Кто знает, какие мне дадут горькие лекарства. Могут еще горло обжечь…» — подумала она и пугливо скосила свои узкие глаза на женщин.
Веснущатая сестра не заставила себя долго ждать. Она вошла с бутылочкой лекарства и этим повергла Таш-дуду в смятение.
— Поднимитесь-ка. Будете горло полоскать вот этим лекарством, — холодно, как показалось старушке, сказала она.
Таш-дуду, не отводя потухших глаз от бутылочки, приподнялась и несколько раз брезгливо полоснула рот. Теперь она, как ни странно, дышала легче. Только головная боль и противный вкус лекарства во рту напоминали ей, что она больна.
Она хотела, чтобы никто не мешал ей теперь, но веснущатая сестра не оставила бедняжку в покое. Ни слова не говоря, она приложила к горлу Таш-дуду мокрую тряпицу и вышла. Таш-дуду удивилась, — от тряпицы несло водкой, крепкой бьющей в нос водкой. Так когда-то пахло и от ее сына-дрогаля. Этот щекочущий запах заслонил смешанный запах лекарств, стоящий в комнате, даже затуманил больную голову старушки. Утомленная вчерашней бессонной ночью и почти полупьяная, Таш-дуду закрыла глаза и быстро уснула.
Хотя всю ночь больная, лежавшая в углу, со стоном переворачивалась с боку на бок и бредила, это не беспокоило Таш-дуду. Только рано утром сестра, неслышно подошедшая к ее кровати, опять потревожила старуху. Она сунула ей подмышку холодный термометр и весело сказала: