— Сейчас звонил ваш депутат, Егор Фомич.
Таш-дуду широко раскрыла свои маленькие немного опухшие от сна глазки.
— Депутат?.. Йигор Фамеч?..
— Да, спрашивает, как, мол, чувствует себя моя бабушка. Прошу, говорит, за ней смотреть получше.
Оторопевшая Таш-дуду ничего не ответила сестре. У нее опять переполнилось сердце, увлажнились глаза. Она чуть не расплакалась, но сдержалась.
Старушку в эту минуту больше, чем ангина, мучили сомнения и сильная досада на себя.
Сестра достала из-под руки Таш-дуду термометр.
— Тридцать семь и шесть, — сказала она и спокойно вышла.
Так продолжалось два дня.
За это время Таш-дуду примирилась со странным вкусом дезинфицирующей жидкости. Резкий запах спирта, исходящий от компресса, ее больше не раздражал. Даже аспирин с кофеином, который ей показался наиболее опасным, она стала принимать с неожиданной легкостью. Но она уже начала скучать по низенькому своему домику, по весело трещавшей печурке, по черному кофе.
На третье утро появилась веснущатая сестра.
— Не говорите мне, что вам хочется домой, — накинулась она на Таш-дуду. — Дом ваш не уйдет. Вы еще не здоровы. — Она вынула из кармана халата маленькую коробочку. — Вот, ваш депутат, Егор Фомич, для вас, специально для вас, прислал лучшие таблетки. Егор Фомич хороший человек, очень хороший человек. А-ну, встаньте, проглотите одну.
Таш-дуду приподнялась.
«Для меня… Специально для меня… Прислал хорошие таблетки… А я? Ах!»
Старушка вздохнула положила на язык таблетку и уже без боязни проглотила. С каждой таблеткой она чувствовала себя лучше. На вечер под новый год она даже пошла в красный уголок больницы. Сегодня старушка еще больше скучала по своему домику, ей порой становилось тоскливо. На следующий день она не ложилась. Целый день ходила она по больничному коридору, устланному узкой ковровой дорожкой, слушала радио, рассказала больным, тоскующим как и сама она, о том, какой хороший человек Добрин.
Под вечер она, опершись локтями на подоконник, смотрела на покрытые снегом крыши домов, на дымящиеся трубы, на кучные вороньи стаи, летавшие над городом. В этот момент ее окликнули.
— Назифе Гафар, одевайтесь, за вами приехали.
Старушка быстро сбросила больничные одеяния, надела свои мягкие сапожки, сверху них глубокие калоши и, накинув на плечи теплый с длинными кистями платок, вышла.
— Ну, бабушка, поправились? — спросил Добрин, у входа ожидавший старуху, и взял ее под руку.
Таш-дуду утвердительно покачала головой.
— Садитесь, отвезу вас домой.
Старушка смущенно вошла в машину, но от стыда и на этот раз не посмела взглянуть в глаза депутату.
Даже когда проезжали через шумные, многолюдные городские улицы, Таш-дуду не подняла опущенной головы, еле сдерживая подступающие к глазам слезы. И, только переступив порог своего низенького домика, она так неистово разрыдалась, что Егор Фомич даже испугался.
— Что с вами, бабушка? — воскликнул он. — Что с вами?..
Однако сколько ни спрашивал Добрин, старушка не отвечала. Слезы катились по желобкам морщин на ее впалых, похудевших после болезни щеках.
Еще вся в слезах, она прикрыла лицо клетчатым передником и, всхлипывая, проговорила:
— Йигор Фамеч!.. Йигор!.. Прости меня, дитя мое… Я стара, ума нехватило, детка… Прошу тебя…
Депутат, ничего не понимая, пожал плечами.
— О чем вы просите? Ничего не понимаю. Никакой причины для слез нет.
— Есть, есть, Йигор… Есть… За тебя все отдали голоса… Все, все отдали… Одна я…
— Вы? Значит, это вы голосовали против? Но зачем же вы плачете? Успокойтесь!
Таш-дуду видя, что депутат не сердится, осмелела.
— Йигор… я отдаю тебе свой голос, Йигор… Будешь в горсовете, скажи, что старая Назифе Гафар отдает тебе свой голос… Скажи там — я ошиблась… по глупости вычеркнула твое имя.
Егор Фомич, видя, как тяжело старушка переживает свой поступок, нежно взял ее за вздрагивающие плечи.
— Скажу, бабуся, обязательно скажу. Можете не беспокоиться. Будем считать, что свой голос вы мне отдали.
Таш-дуду обрадовалась. Ее худое лицо, хотя на нем все еще блестели слезинки, озарилось счастливой улыбкой.
— Ну, бабушка, до свидания, мне пора ехать. Больше не болейте.
— До свидания, спасибо, Йигор. Не серчай на меня, детка, захаживай еще.
Депутат, пригнувшись, вышел на крылечко.