Старому чобану, который вставал очень рано, захотелось уже спать.
— Ну, хватит, Теслиме, — сказал он, слезая с сета. — До реки еще далеко, а мы уже приготовились: посталы сняли, чулки. А ты даже сундук свой выпоражнивать начала.
Сказав это, Мемиш зашел в комнату и лег на постель.
На следующий день, вечером, когда Теслиме и Мемиш собирались пойти к Джалагаям и прямо заявить о своем намерении женить сына на Акиме, в комнату вошел Билял. В руках у него было распечатанное письмо.
— Завтра уезжаю в город, в институт! — сообщил он и положил на стол письмо.
Ошарашенные столь неожиданной вестью, Теслиме и Мемиш, мигая глазами, молча смотрели на сына. Теслиме, как бы не веря ему, взяла со стола письмо, досадливо осмотрела его, а потом упавшим голосом спросила:
— Билял, а как с Акиме?
— И она поедет, мама. Поступает в мединститут. Словом, доктором будет.
— Билял, — начал старик, чуть не плача. — Ты уже агроном. Чему еще учиться?
— Я только пол-агронома, папа. Надо стать агрономом полным.
И Билял принялся укладывать в чемодан одежду и книги.
— Опять уезжает… — печально произнесла Теслиме… — Теперь через год приедет. Жди каждый день письма и волнуйся.
Теслиме поднялась с места:
— Когда поедет Акиме, сынок? Поехали бы вместе.
— Скоро и она выедет, мама. Ждет сообщения из института. А я спешу, через несколько дней занятия начинаются.
Рано утром, распростившись с матерью и отцом, Билял отправился в дорогу. Старый Мемиш, повесив голову, а Теслиме, вытирая глаза, направились на работу.
В этот день опечаленная мать забралась в угол табачного сарая, подальше от всех, и работала молча, ни разу не вмешиваясь в разговор женщин. Девушки, видя ее печаль, не шутили с ней. Только дочь бригадира Мурата, наполнив свой передник крупными листьями табака, высыпала их перед Теслиме, желая оказать уважение загрустившей матери.
Долго ходила Теслиме на работу подавленная, молчаливая. Прошло несколько месяцев, и она забыла свою печаль, немного повеселела.
— Билял все учится и учится, — говорила она теперь. — В главной школе учится. Будет самым большим агрономом…
Хоть и гордилась она будущим агрономом своим, но в душе ругала «главную школу», которая разлучила ее с сыном.
Не знала Теслиме, что сын ее встает теперь каждое утро на рассвете и бегает на аэродром. Там прыгает он с парашютной вышки точно так, как, будучи мальчишкой, прыгал с плетня на мягкую траву. Если бы знала она, как на днях Билял прыгал с самолета с высоты в тысячу метров, как бы испугалась бедная мать. Хорошо, что Теслиме, да и остальные жители Отара об этом не знали. Об этом и Акиме в своих письмах к матери не написала. Как же писать ей, если она уже целый месяц вместе с Билялом посещает школу парашютистов и со странным чувством, чувством страха и решимости, готовится прыгать с самолета.
Узнай об этом Пенбе, мать ее, человек со спокойным и ровным характером, и та всполошилась бы. А Джалагай Али тотчас выехал бы в город уговаривать дочь, и даже поругал бы ее.
Когда Акиме училась в Феодосии, она увлекалась волейболом, баскетболом, а на парашютный спорт смотрела с каким-то содроганием, считая его опасной забавой. Но с тех пор, как подружила она с Билялом, мнение ее о парашютном спорте изменилось. У нее теперь чем дальше, тем больше усиливалась страсть подняться высоко-высоко над землей и, летая птицей в чистом просторе, наблюдать мир.
В середине ноября в одно тихое и необычайно теплое утро на машине привезли Акиме в аэроклуб. После осмотра врачом, она снарядилась к прыжку. Когда Акиме была в кабине самолета, прибежал взволнованный Билял.
— Хорошо, что успел… Ты уже готова, Акиме? — спросил Билял, часто дыша.
— Да-а, — ответила Акиме, и, желая казаться бодрой, улыбнулась. Однако побледневшее лицо, широко раскрытые светлосерые глаза ее, говорили о том, что сердце девушки бьется тревожно.
— Не волнуйся, Акиме!.. Ничего с тобой не будет, — начал успокаивать Билял, но шум мотора прервал его слова.
Огромная стальная птица с двойными крыльями, подняв своим пропеллером целый буран, помчалась вперед и взмыла вверх.
Теперь весь город, заводы с высокими трубами, железная дорога и река, все это лежало внизу на тусклом осеннем поле, как грандиозная картина, написанная огромной кистью. Но сейчас Акиме не до этих прелестей. Ее мысль занята прыжком, и она не в состоянии любоваться открывшейся панорамой.