Понять «Историю» Татищева нельзя, не поняв самого Татищева и его эпохи. Но и понять Татищева трудно, не вчитываясь в его исторический труд, особенно во вводные его статьи и примечания. Татищев, как отмечалось, был историком в самом широком и ответственном смысле этого слова, — он мыслил исторически. Для него явление никогда не ограничивалось тем, чем оно виделось современникам. Он стремился понять, как явление стало именно таким. Доискивание до причин — отличительная черта всей научной и практической деятельности Татищева. Принцип историзма, свойственный Татищеву во всех его начинаниях, и повел его в конечном счете к созданию капитального труда по отечественной истории.
За более чем тридцатилетний период, естественно, менялись не только представления Татищева о той или иной эпохе, но и взгляд на историю в целом. С самого начала он задумал дать своеобразную летопись — сводку найденных в источниках сведений в хронологическом порядке. Эта форма в значительной мере сохранилась и на последних стадиях работы. Но содержание теперь уже разрывало когда-то избранную форму.
Поначалу Татищеву казалось, что для познания истории достаточно найти хорошую рукопись летописи и внимательно ее прочесть. Но вот ему попалась другая рукопись, и оказалось, что обе они говорят об одних и тех же событиях весьма различно, а о многих важных действиях не упоминают вовсе. Обнаружив это, Татищев ищет наиболее полные списки. Пока еще он думает, что можно их просто соединить, исправив один другим и устранив явные противоречия. Но противоречий становится все больше, а неполнота данных ощущается тем более, чем далее проникает взгляд пытливого исследователя в глубину веков.
И Татищев приходит к пониманию того, что останется недоступным еще многим поколениям историков: «летописцы и сказители» «за страх некоторые весьма нуждные обстоятельства настоясчих времян принуждены умолчать или переменить и другим видом изобразить», а также «по страсти, любви или ненависти весьма иначей, нежели сусче делалось, описывают». Следовательно, рассказ летописца — это еще не сама истина. Нужно искать возможности проверить описанные им события по другим данным, понять, кому он сочувствовал или, напротив, на кого пытался возвести хулу.
В итоге работа «историописателя»12 подобна труду архитектора. Историк, подобно «домовитому человеку», «к строению дома множество потребных припасов соберет и в твердом хранилище содержит, дабы, когда что потребно, мог взять и употребить». Но прежде чем начинать строительство, необходимо распланировать, куда что определить, «а бес того строение его будет или нетвердо, нехорошо и непокойно». Точно так же и для написания истории нужен «свободный смысл, к чему наука логики много пользует». Татищев полемизирует с теми, кто считает, что для историка достаточны «довольное читание и твердая память». Но не согласен он и с теми, кто думает, будто «невозможно не во всей философии обученному истории писать». По мнению Татищева, «сколько первое скудно, столько другое избыточественно».
Строитель возводит здание не из первого попавшего под руку материала. Он должен «разобрать припасы годные от негодных, гнилые от здоровых». Точно так же и «писателю истории нуждно с прилежанием разсмотреть, чтоб басен за истину и неудобных за бытиа не принять, а паче беречься предосуждения». Историк должен заботиться «о лучшем древнем писателе», то есть лучшем тексте. А для этого «наука критики знать не безнужно». Необходимо учитывать, знал ли древний автор о том, что описывал, был ли участником или современником событий, имел ли доступ к архивам, тщательно ли собирал свои материалы.
«Страсть самолюбия или самохвальство» — плохие советчики историка. Историк должен знать правду. При этом «о своем отечестве» историк «всегда более способа имеет правую написать, нежели иноземец... паче же иноязычный, которому язык великим препятствием есть». Здесь явный выпад против немецких академиков и их кумира Зигфрида Байера, который не знал славянских языков и не стремился их постигнуть, но претендовал на решение одного из важнейших вопросов русской истории — происхождения Руси.
Древние авторы были пристрастны. Пристрастны и современные историки. Но это не снижает значения исторической науки. Напротив. Именно поэтому она так и важна. Об этом можно было бы и не «толковать». Но «некоторые» «не обыкли о весчах внятно и подробно разсматривать и разсуждать». Татищеву и «о бесполезности истории не без прискорбности разсуждения слыхать случалось». Поэтому он считает нелишним разъяснить, в чем именно заключается «польза истории». Татищев считает историей весь человеческий опыт — и положительный и отрицательный. Все существующее в мире — и природа и люди — имеет свою историю. «Ничто само собою и без причины или внешняго действа приключиться не может». А выяснение причины и вызванного ею действия — это уже история. Так происходит в «стихиях» и «на земли», в мире живом и неживом. Знание накапливается от поколения к поколению. Оно складывается исторически и сохраняется благодаря истории. «Кратко можно сказать, — заключает Татищев, — что вся филозофия на истории основана и оною подпираема».
Особенно необходима история политическим деятелям. История помогает понять настоящее и предвидеть будущее. «Древние латины, — говорит Татищев, — короля их Януса з двема лицы изобразили, понеже о прошедшем обстоятельно знал и о будусчем из примеров мудро разсуждал». «Александр Великий книги Омеровы о войне Троянской в великом почтении имел и от них поучался». Юлий Цезарь сам оставил записки в назидание потомкам.
История имеет и огромное патриотическое значение. «Европские историки» «порицают» нас тем, будто здесь не было «древних историй». Этому «некоторые наши несведующие согласуют». С другой стороны, вместо действительных историй «некоторые, не хотя в древности потрудиться и не разумея подлинного сказания, ...для потемнения истины басни сложа, ...правость сказания древних закрыли». Историк не должен приукрашивать свою историю. Однако необходимо «не токмо нам, но и всему ученому миру, что чрез нея неприятелей наших, яко польских и других, басни и сусчие лжи, к поношению наших предков вымышленные, обличатся и опровергнутся».
Не так давно М. Н. Тихомиров поражался «исторической проницательности» Татищева, в частности, тому, что его выводы о «Несторовой летописи в некоторых случаях значительно опережают свое время и даже построения историков XIX века», что «построения Татищева более близки к нашему времени, чем систематический ученый труд Шлецера». И опережал эпоху он не только в этом. Выше упомянута оценка места Татищева в историографии С. М. Соловьевым. «Заслуга Татищева, — развивал он ту же мысль, — что он начал дело, как следовало начать: собрал материалы, подверг их критике, свел летописные известия, снабдил их примечаниями географическими, этнографическими и хронологическими, указал на многие важные вопросы, послужившие темами для позднейших исследований, собрал известия древних и новых писателей о древнейшем состоянии страны, получившей после название России, — одним словом, указал путь и средства своим соотечественникам заниматься русской историей».
Татищев был родоначальником практически всех вспомогательных исторических дисциплин, которые по-настоящему стали разрабатываться лишь со второй половины XIX века, а кое в чем лишь в самое недавнее время. В высшей мере примечательно, что весь первый том его труда был посвящен анализу источников и всякого рода вспомогательным разысканиям, необходимым для решения основных вопросов. Именно наличием такого тома труд Татищева положительно отличается не только от изложения Карамзина, но даже и Соловьева. В XIX веке вообще не было работы, равной татищевской в этом отношении.
Татищев начинал. Он строил величественное здание российской истории, не имея предшественников. И тем более поразительно, как много он нашел такого, что наукой было принято лишь много времени спустя. Он, например, уже заметил, что в русских летописях часто наблюдается смешение в датах из-за того, что славянский мартовский год приходилось подстраивать под византийский сентябрьский. Разницу в полгода в одних случаях выносили вперед, в других — продолжая византийский год. Весь XIX век этого не знал. Снова это открытие было повторено лишь в XX столетии. Татищев сумел понять сущность многого из того, что оказалось недоступным не только дворянской, но и буржуазной историографии. Б. А. Рыбаков эпиграфом к своему монументальному труду «Ремесло Древней Руси» (1948) взял формулу Татищева: «Ремесла — причина городов». А ведь еще совсем недавно. велись споры о том, что вызывало появление городов, и только марксизм указал на определяющую роль в этом процессе экономических причин. И. И. Смирнов в книге о восстании Болотникова (1951) обратил внимание на то, что Татищев первым указал на правильную причину Смутного времени: крепостническое законодательство. И потребовалось более столетия, прежде чем буржуазная наука сумела приблизиться к этому выводу. Трудно даже просто перечислить то, что Татищев сделал впервые. Хотелось бы лишь отметить еще его широкий, полный уважения ко всем народам взгляд вопреки тому, что иногда пытаются ему приписать скептики. Татищев неизменно и твердо придерживался принципа равенства всех народов. Он не подвергал рационалистической критике библейскую историю возникновения народов. Однако он полемизирует с теми, кто «библию равно ковер Милитрисы употребляют и на все, что токмо хотят, натягивают». «О древности» же народов, убежден Татищев, «нет нужды искать, ибо, конечно, так стары, как все народы, и туне един пред другим старейшинством преимусчества исчет, разве един другого старее прославился или знатен стал». Идее равенства в данном случае соответствуют и естественный и божественный законы. Этой схемы не нарушают и вполне продуманные рассуждения о причинах «перемены» некоторыми народами своих языков: это тоже вполне естественный и никак не связанный с достоинством народов процесс. Татищев, безусловно, стремился показать величие своего народа. Но это делалось не за счет других народов и не в ущерб истине.
12
Татищев употреблял этот термин вместо вошедшего в употребление в Академии наук «историограф», следуя своему общему курсу давать по возможности русские определения. Я. С. Лурье же и Е. М. Добрушкин расценили это как непонимание Татищевым разницы между историей и литературой.