Татьяна долго копалась в сумочке, отыскивая мелочь, но все никак не получалось ровно четыре копейки. Были два пятака, была одна трехкопеечная монета, одна двухкопеечная, остальные — более крупные. Татьяна хотела уж бросить в щель кассового ящика пятак, но неожиданно какой-то усатый дядька в соломенной шляпе вызвался разменять ей деньги. Он даже сам взял у нее из рук потемневший пятак, а дал ей взамен новенькие блестящие монетки по одной копейке.
Оторвав билет, Татьяна украдкой огляделась. Народу в автобус набилось много, но давки не было. Стоял легкий шум, позванивали монеты о днище кассы, где-то впереди время от времени вспыхивал звонкий девичий смех. Оказывается, дядька в соломенной шляпе был не единственным, кто взялся менять другим деньги. Вон мальчишка с пионерским галстуком старательно отсчитывает мелочь седой старушке. Старушка при каждой отсчитанной монете кивает головой, и мальчишка краснеет, словно от натуги. Отсчитывать ему придется долго, ведь она держит в руке целый рубль.
У окна сидит девушка с пышными каштановыми волосами. Лица ее не видно Татьяне, девушка сидит к ней спиною. На коленях лежит раскрытая книга. Но девушка не читает. Вернее, она прочитала какое-то место, а теперь опустила книгу на колени и задумалась. Она, наверное, сейчас далеко, далеко, вместе с неизвестными героями книги. Но нет, это совсем не неизвестная книга! Это ведь томик последнего академического издания Пушкина! И раскрыт он как раз на письме Татьяны к Евгению Онегину.
Я вам пишу — чего же боле?..
Да, да, именно эти строки. Их отсюда нельзя рассмотреть, но Татьяна почему-то уверена, что строки именно эти.
— Деление африканских стран на касабланкскую и монровийскую группы абсолютно искусственное и беспочвенное,— гудит над Татьяниным ухом простуженный бас.— Откуда вы взяли, что касабланкская группа более радикальная и воинственная, а монровийская более уравновешенная и развитая?
Бас умолкает, ему отвечает женское контральто. Но отвечает неуверенно, несмело.
Интересно, это во всех автобусах пассажиры такие или только в тех, что без кондуктора? Раньше Татьяна как-то вообще не замечала, какие они, автобусные пассажиры. А скорее всего — просто не обращала внимания на временных попутчиков. Думала о чем-то своем или читала. А какие они, люди, вокруг,— это как-то и в голову не приходило. Оказывается, это очень увлекательное занятие — наблюдать за пассажирами. И очень жалко, что уже надо выходить: шофер объявил в микрофон, что следующая остановка — Первомайская улица.
В этом районе города Татьяна была всего один раз и то случайно и недолго, поэтому ничего здесь не знала. Первомайская улица выглядела каким-то чужим, незнакомым миром. Будто это была не часть того самого города, к которому Татьяна успела привыкнуть и даже полюбить его, а нечто совсем иное, такое, что не имеет ни малейшего отношения ко всему остальному и живет своей особой, самостоятельной жизнью.
Сперва Татьяна не поняла, откуда у нее взялось такое ощущение. Потом, хорошенько осмотревшись, догадалась — ограды.
Высоченные и добротные, без единой щелочки, с колючей проволокой поверху, они напоминали древние крепостные стены, возведенные для того, чтобы отражать длительные осады врагов. Они были разные, эти ограды,— то дощатые, то из густой металлической сетки, сплошь увитой плющом, а то и каменные,— но все одинаково внушительные и, должно быть, очень прочные, которым стоять и стоять.
Татьяне сделалось неуютно на этой странной улице. Неуютно и тошно. Казалось, что здесь даже темнее, чем на остальных улицах и улочках города, что сюда и солнце-то заглядывает не так охотно, как в другие места. Почему-то и прохожих здесь почти не было видно, и машины сюда не заезжали, и даже дети не играли в классы и не гоняли футбольный мяч.
А может, здесь вообще не было детей? От этой мысли Татьяна даже содрогнулась.
И кто это только догадался дать улице такое название? Здесь ведь живут наверняка одни Пульхерии Ивановны и Афанасии Ивановичи. Что им до того Первомая, что им и до самой весны — они, наверно, и не замечают ее. Живут люди будто и по-соседски, а на самом деле страшно далеко друг от друга. И в гости, видимо, ни к кому не ходят, и сами гостей не приглашают.
Дом под номером тридцать седьмым тоже прятался за огромным забором, чуть ли не самым высоким на всей улице.
Ворота были открыты,— очевидно, из них недавно выехала автомашина, на земле отпечатались следы шин. «Гляди ты — триумфальная арка»,— подумала Татьяна, окинув взглядом массивные, какой-то необыкновенной архитектуры ворота.