Где-то в глубине двора залаяла собака. На этот лай из дверей застекленной веранды высунулось веснушчатое личико девочки лет шести.
— Он привязан,— сказала девочка.— Не бойтесь. Шарик, замолчи. Ну, замолчи!
Шарик не послушался девочки и залаял еще сильнее.
Татьяна несмело ступила на бетонированную дорожку, которая узенькой лентой бежала через весь довольно просторный, в зелени, двор к веранде.
— Ох и задаст мне Любка! — словно спохватившись, сказала девочка и бросилась закрывать ворота. Ей, такой маленькой и щуплой, эта работа была явно не под силу. Татьяна взялась помогать девочке.
— Не надо, а то Любка…
Девочка не договорила и испуганно оглянулась. Татьяна все же помогла девочке. Но и вдвоем они едва справились с воротами.
— Вы к Любке? — спросила девочка.— А меня зовут Танькой.
— Ишь ты! — удивилась Татьяна. — Я ведь тоже Танька.
— Ну, вы не Танька. Вы, конечно, Таня. Или, наверно, Татьяна.
— Правильно, я Татьяна. Даже Татьяна Ларина. Жаль, что ты не знаешь, кто такая была Татьяна Ларина. А я только тень той Татьяны.
Девочка глянула на Татьяну, подумала.
— Не выдумывайто, тень бывает только на земле.
— Вот и я на земле. А та Татьяна была в мечтах поэта. Но ты мне скажи вот что…
Шарик перестал лаять, ему, наверно, надоело уже это бессмысленное занятие. На дворе, на веранде и в самом доме царила теперь тишина, и была она настолько ощутимая, что ее, кажется, можно было потрогать руками.
— А Любка, наверно, спит,— сказала девочка, прерывая непонятный для нее разговор.— Мама говорит, что она уже всех женихов проспала.
— Нет, ты мне вот что скажи, Таня. Это у вас проживает товарищ Воронов?
— Это вы про Федьку спрашиваете?
— Ну… про Федора Федоровича.
— А-а, знаю, вы его жена!
— Нет, что ты,— сказала Татьяна и почувствовала, что краснеет.— Но он мне очень нужен.
— Тогда хорошо. А то у нас весною снимал угол Антоша, он говорил Любке, что не женат, а Любка поверила ему, а потом приехала на такси его жена, и такой у нас скандал был, если бы вы только слышали! У мамы сразу заболела печенка и еще аппендицит. И она всем говорила, что помрет. Может, и померла бы, но ей еще надо вырастить меня и выдать замуж. Лет еще десять, говорит, надо пожить. А папа говорил, что Любке так и надо, потому что она совсем не умеет разбираться в людях. А вы умеете разбираться в людях?
— Нет, не умею,— сказала Татьяна.
— И я тоже не умею. А папа говорит, что каждый человек должен уметь разбираться.
— Должен,— согласилась Татьяна.— Но это знаешь как трудно!
— Знаю,— вздохнула Таня.
Они незаметно оказались у веранды. Таня первой взбежала на крылечко, за нею осторожно взошла и Татьяна.
— Вот где он у нас проживает,— сказала Таня, показывая рукою в дальний угол веранды. Там стоял диван с высокой спинкой, возле него — небольшой круглый столик, а за столиком возвышалась совершенно неуместная здесь, на веранде, почти пустая этажерка.— Федька говорит, что это его портаменты.
Вот тебе и десять метров. Вот тебе и уютная комнатка… Татьяне стало очень жалко Воронова. Чем владеть такими «портаментами», уж лучше устроиться в общежитии. По ночам здесь, вероятно, бывает холодно.
— Только его сейчас нету,— сказала Таня.
— Как нету? — ужаснулась Татьяна.
— Вот так, нету.
— Нету,— упавшим голосом повторила Татьяна.— Вот как не везет мне сегодня.
— Это бывает,— заметила Таня.— Мне тоже часто-часто не везет.
— А может, ты знаешь, где он?
— Пошел куда-то,— пожала плечиками Таня.— Раненько пошел. Он никогда не рассказывает мне, куда идет. Подергает меня за нос и пойдет. А я ужасно не люблю, когда дергают за нос. Это его Любка научила.
— Что же мне теперь делать? — вслух подумала Татьяна.
— Не знаю,— сочувственно сказала Таня.— Может, посидите у нас? Вон на диване можно. А я пока что помою ноги, а то Любка опять отлупит меня. «Женщина должна холить свои ноги»,— передразнила кого-то Таня.— Сама по сто раз в день моет и меня заставляет. Одна беда мне с этой Любкой.
Только теперь Татьяна обратила внимание на то, что в другом конце веранды на полу стоит эмалированный тазик с водою, а возле него — маленькая табуретка.
— Давай я тебе помою,— неожиданно для себя предложила Татьяна.— Правда, давай.
— Ой, я очень боюсь щекотки. Я лучше сама.— Таня сбросила сандалии и неохотно потопала к тазу.
— Я осторожненько,— пообещала Татьяна.
Вода в тазу была холодная, но Таня мужественно опустила в нее ноги. Татьяна намылила мочалку.
— А кто она — Любка?
— Сестра. Мама говорит, что она у нас на выданье и ее нельзя злить. А кто ее злит? Она сама всех злит. Вон спит, наверно, а то опять цеплялась бы ко мне. А вы и взаправду не щекочете. Ни вот столечко.