Была красота, и вот уже не стало ее. Совершенно не стало. И ничего, даже сожаления, даже самой малюсенькой жалости о ее исчезновении не осталось.
— Слыхали, что теперь в Берлине происходит?
— Слыхала.
«Сколько их в городе, этих строек? Вроде не так уж и много. Но все равно, разве возможно узнать, на какой именно работает его брат? Вон и возле нашей сберкассы строят что-то. Может, он как раз там и работает?..»
— Ну и что вы думаете?
— Я ничего не думаю…
— И зря, позвольте вам заметить. Человек должен думать про все. И про Берлин. И про порядки, какие они есть и какие должны быть.
«В самом деле, а вдруг он именно возле нашей сберкассы работает? Пожалуй, в этом нет ничего невероятного. Почему, скажем, Воронов приходил именно в нашу кассу? Не потому ли, что она неподалеку от его брата? Зашел человек зачем-то к своему брату, вот как сегодня, а потом видит — рядышком сберкасса. Ну, он и подался туда, потому что ему как раз нужны были деньги».
— Куда ни ступишь, нигде порядка нету. Рабочему человеку просто дышать невозможно. Вот возьмите меня, к примеру. Живу я, сами видите, со своего родного мозоля. Что заработаю, то и имею. А вот все цепляются ко мне и цепляются. То одно им не нравится, то другое. Теперича нашли новое. Придумали, смешно сказать, будто я спекулянт. Подумайте сами, ну какой из меня спекулянт? Что у меня — фабрика автомобилей, что ли?
— Автомобили?.. При чем тут автомобили? — удивленно спросила Татьяна.
Сапожник совсем перестал стучать по каблуку.
— Имел я «Москвича», ездил себе в свое удовольствие и никого не трогал. Только чтоб и меня не трогали. Они, правда, спервоначалу и не трогали. А тут, как нарочно подошла моя очередь на «Волгу». Скажите сами, зачем мне, рабочему человеку, два автомобиля? Это ведь будет совсем нетипично, когда наш советский человек станет держать два автомобиля. Конечно, я «Москвича» продал, а «Волгу» купил. Скажите, а вы на моем месте разве б не так поступили?
У Татьяны вновь задергалась жилка на виске. О том, что можно иметь собственный автомобиль, а тем более два,— такого и в мыслях у нее не было. А вот существуют, оказывается, люди, которые имеют автомобили.
И — пожалуйста, вот он, один из этих людей. Он сидит перед нею и чинит ее туфли. Чудеса какие-то, да и только!..
— Не сомневайтесь, и вы сделали б то же самое! — Сапожник с маху вогнал гвоздь в каблук.— Вот и я так сделал. А что, разве у нас запрещено продавать, если у человека есть что продать? А может, наоборот, запрещено покупать? Ничего подобного. Нету у нас еще такого закона. Тогда они и придумали: он — это значит я — спекулянт. И еще имеют нахальство допытываться, на какие такие деньги купил. А вы ведь сами видите, на какие. Со своего рабочего мозоля. Что я — украл, что ли? А может, ограбил кого? Я рабочий человек, а не какой-нибудь карманный воришка. И в вашу квартиру через форточку я тоже не лезу, не на такого напали.
О боже ж ты мой, чего только не увидишь на свете, если есть охота смотреть. Даже человека, который, вбивая молотком гвоздь в твой каблук, может этим заработать на автомобиль.
— Вот я и спрашиваю. Разве есть у нас справедливость? По-моему, должны обратить на это внимание.
— По-моему, тоже,— сказала Татьяна.— Обязательно обратят внимание.
— Ну вот, смотрите, и готово, я же вам говорил, что будут ваши самоходы звенеть. Между прочим, может, вам туфли на шпильке нужны? У меня совершенно случайно имеется одна пара как раз на вашу минитюрную ножку. Пальчика оближете! И почти задаром.
— Я на шпильке не люблю,— сказала Татьяна, а сама слюнки проглотила.— Сколько с меня?
— Пустяки: один полтинник, уважаемая.
— Почему так дорого? — растерялась Татьяна.
— А вы как хотели — бесплатно? Так мы же еще до коммунизма не дожили, кажется. Вот приходите ко мне через двадцать лет — пожалуйста, я вам сделаю ваш каблук бесплатно. И еще спасибо скажу, потому что тогда, говорят, я без работы просто не смогу быть, хотя у меня и без нее всего будет с избытком.
— Почему бесплатно? Помню, я за такие самые набойки платила на старые деньги два рубля и двадцать копеек. На теперешние, выходит, двадцать две копейки.
— Платите, гражданочка, и не разглагольствуйте. А то я милиционера позову. Потому что нельзя так издеваться над рабочим классом.
Она брезгливо поморщилась, бросила ему деньги и выскочила из будки. У нее было такое чувство, будто к ней прикоснулось что-то скользкое и противное, и ей сделалось до того неприятно, что она даже передернулась. Девушка почти бегом бросилась прочь.
Опомнилась Татьяна квартала через три и очень удивилась, что вышагивает прямо в сторону своей сберегательной кассы. «Постой,— сказала она себе,— зачем мне туда идти, сегодня же выходной». Потом поняла: она идет на строительство, которое находится рядом со сберкассой.