Снова начали появляться посетители. Их становилось теперь все больше. У окошка Нины Ивановны толпилось уже несколько человек. Татьяна стала помогать, ей.
— Вам почтение, уважаемая,— сказал Татьяне толстоватый и совершенно лысый человек с широким угреватым носом, когда она взяла его сберкнижку.— Персональное.
— От кого?..— растерялась Татьяна.
— От товарища Титова! — довольный своей шуткой, загоготал тот.
— Скажете!
— Он только что закончил четвертый виток. А когда пролетал над нами, отбил телеграмму. Приветствую и все такое прочее. Всех нас приветствует. Это значит — и вас.
— А вы слышали,— обратилась к человеку женщина в высокой шляпе,— у него был обед из трех блюд. Это же надо! Первое, второе и даже третье!
— Могу вас заверить, что те блюда чрезвычайно калорийные.
— Ну да, ну да! А вот вкусные ли они, а? Такие ли, как, например, гоголь-моголь?
— Что касается вкуса, то тут я должен с вами поспорить, уважаемая. Дело в том, что состояние невесомости, по моему мнению, должно чрезвычайно отрицательно влиять на такое, сами знаете, распространенное чувство, как вкус. Чрезвычайно отрицательно.
— Неужели? — испуганно спросила женщина.— Это же надо!
Пока им оформляли ордер, пока Зина отсчитывала деньги женщине, а потом принимала пачку рублевок у мужчины, они не переставали говорить про обед в космосе. Они и на улицу пошли вместе, высказывая каждый свои соображения насчет космических блюд.
Татьяне подала свою книжку высокая дама с большими и, наверно сильными, как у мужчины, руками.
— А что, если — избави бог — он не сможет сесть?..— с тревогой проговорила она и посмотрела в потолок. Машинально Татьяна тоже подняла глаза кверху.
— Сядет! — уверенно сказал молоденький милицейский в новенькой гимнастерке, на которой ярко серебрились погоны с двумя беленькими звездочками.
— Вы так считаете? — повернулась к нему дама.
— Точно!
— А то очень уж боязно. Что, думаю, как возьмёт да и не сядет. Испортится там что-нибудь или вообще что случится.
— Не волнуйтесь, гражданочка, у нас, у военных, все знаете как? Абсолютная точность!
— Вот слава богу. Значит, сядет?
— Как пить дать!
Некоторое время спустя в сберкассе опять стало тихо и безлюдно.
Отдалась каким-то своим думам Нина Ивановна. Мечтательными глазами уставилась куда-то в левый угол комнаты Зина. И Татьяна тоже рассталась со сберегательной кассой и полетела хотя и не в космос, но и не в близкие края…
Где оно, то местечко, что станет в недалеком будущем ее жизненным пристанищем? Понравится ли, полюбится ли оно? А какое попадется жилье?.. О, если б удалось заиметь хоть какую-нибудь, хоть малюсенькую, хоть вот такусенькую, но отдельную, совершенно отдельную комнатку! Татьяна еще никогда не жила в отдельной комнате. С тех пор как она помнит себя — она всегда была на людях. Менялись койки, менялись места, где они стояли, но всегда рядом были чьи-то еще, такие же неуютные, под одинаковыми одеялами, казенные койки. Конечно, весело жить на людях. Но бывает же иногда у человека такая минута, когда ему вот как надо побыть одному. И если уж быть совершенно искренней — не всегда ведь человеку должно быть только весело. Ведь существует и грусть и печаль. А они ой как не любят постороннего взгляда. Или, например, слезы. Когда настанет нежданно их время — чужие глаза тут совсем уж ни к чему.
Никогда не имела Татьяна и своего шкафа. Татьянины платья, блузки, юбки всегда висели или лежали вместе с чужими платьями, блузками, юбками. Чувство брезгливости не было самым сильным из тех чувств, которыми природа наделила Татьяну, однако и безразличием ко всему окружающему она тоже не отличалась. И совсем уж не равнодушие охватывало ее, когда, вынимая из интернатского шкафа блузку, она вдруг ощущала на ней запахи и «Белой сирени», и «Ландыша серебристого», и даже «Букета моей бабушки».
«Наверно, я все же страшная эгоистка,— подумала Татьяна.— Но боже ж ты мой, как мне хочется иметь отдельную комнатку и отдельный шкаф!.,»
В шкафу, известно, на самом почетном месте будет висеть длинное, аж до самого пола, платье из черного панбархата. И как только откроешь шкаф, платье так и бросится в глаза, лаская сердце.
Тихо, чтобы не напугать задумавшуюся Зину, Татьяна сказала:
— Скажите, Зина, мне будет к лицу… Вы слышите меня, Зина?
— Слышу…— рассеянно ответила Зина, не двигаясь с места.
— Скажите, Зина, мне к лицу будет черный панбархат? А?
— Черный? — переспросила Зина, не оборачиваясь к Татьяне.— Черный теперь не в моде,