Некоторые вещи всё же остаются труднообъяснимыми. Как среди тоталитарного морока, ставшего фоном повседневной жизни, могли сохраниться эти семейные ковчеги? Что их держало на плаву – осознание того, что в конечном счете человек сильнее обстоятельств? Ответ вроде бы верный, но слишком уж общий. В жизни, как и в литературе, понимание приходит через детали: носили обеды, читали наизусть «Евгения Онегина», называли друг друга на «Вы». Писали достойные книги. Читателю предлагается одна из них.
Гурзуф Томашевских
Благословенная Таврида. Крым – полуостров, где не просто можно прекрасно купаться в Черном море летом, бродить по горам осенью, делать из крымских вин согревающий глинтвейн зимой или любоваться цветением диких тюльпанов весной. Для многих Крым – это образ жизни. Жизни, которая кардинально отличается от той, к которой мы привыкли в Москве или Петербурге. Для нашей семьи Крым – второй дом, вторая родина, где мы бывали месяцами, а наша бабушка – Ирина Николаевна Медведева-Томашевская, чью книгу вы держите в руках, вообще жила с весны до глубокой осени и возвращалась в Ленинград уже ближе к 29 ноября, дню рождения мужа, когда снег вовсю начинал кружить над Невой. Девчонками мы были насквозь пропитаны крымским солнышком, солью Черного моря и горьким запахом полыни и чабреца, о котором Николай Заболоцкий, посвятивший Крыму немало прекрасных строк, говорит в стихотворении «Над морем»:
Этот «прижатый к поверхности горы» дом, где поэт гостил в 1956 году, принадлежал семье Томашевских. Дом действительно прижат к одному из гурзуфских холмов Болгатуру, и прямо перед ним растет высоченный кипарис, – если смотреть издали, особенно с моря, кажется, что он перерезает дом пополам. Впрочем, тут уместнее прошедшее время: в последние два-три десятилетия всё вокруг застроили так, что дом Томашевских попросту не виден. В скобках заметим, что лишь в конце 1990-х годов из разговора с Никитой Николаевичем Заболоцким выяснилось, что упомянутые в заключительных строках стихотворения дети («…здесь собирают дети / Чабрец, траву степей, у неподвижных скал») – это престарелые уже авторы данной статейки.
Глава нашей семьи, наш дед, Борис Викторович Томашевский (1890–1957) вошел в историю отечественного литературоведения как выдающийся пушкинист, один из основоположников научной текстологии, автор трудов по теории литературы и стихосложению, получивших призвание далеко за пределами нашей страны. Человек чрезвычайно образованный и разносторонний, он окончил математический факультет Электротехнического института в Льеже (Бельгия), откуда регулярно ездил в Сорбонну слушать лекции по истории искусства и литературы. В 1920-х он уже сам читает лекции в Петроградском институте истории искусств, пишет работы по стихосложению, текстологии, различным аспектам творчества Пушкина, участвует в подготовке новых изданий русских классиков. Эта активная работа прерывается в конце 1920-х, когда Томашевского и его единомышленников объявляют «формалистами» и отлучают от редакционно-издательской деятельности. Борис Викторович вынужден вернуться к прежней специальности – преподавать математику. В советское время теоретические труды Томашевского почти не издавались, сейчас они издаются вновь, и его «Теория литературы» вошла в серию «Классический учебник».
Возвращению же к литературной работе помогла столетняя годовщина смерти Пушкина, когда было предпринято грандиозное академическое собрание сочинений поэта, и Томашевский был привлечен к участию в его подготовке. В творчестве Бориса Викторовича Пушкину принадлежит центральное место. Среди его работ о Пушкине есть текстологические, стиховедческие, лингвистические, историко-литературные, он писал о рисунках Пушкина, о Пушкине в изобразительном искусстве.
Итогом, синтезом всех пушкиноведческих интересов, штудий, раздумий Бориса Викторовича должна была стать монография «Пушкин», не завершенная, но ставшая, по словам Анны Ахматовой, пушкиноведческой классикой. Смерть застала его в разгар работы над этой книгой.
Борис Викторович Томашевский умер 24 августа 1957 года в Черном море. Не утонул. Он не раз говорил: «Человек, умеющий плавать, никогда не утонет». Во время утреннего купания, которое он очень любил («Самое счастливое – это когда я плыву навстречу солнцу»), у него случился обширный инфаркт, как тогда говорили, разрыв сердца, приведший к мгновенной смерти. Он остался лежать на воде, и тело подобрал рыбацкий баркас, возвращавшийся с утреннего лова.