— До тебя в этом селении бригадистов не было! — сказали в провинциальном комитете по борьбе с неграмотностью. — Ты встретишь людей, не знающих, что такое карандаши. Да, да, и такие еще есть. В соседней деревне работал наш парень. Но он исчез. Мы ничего не знаем о его судьбе.
К широкой лямке рюкзака была привязана керосиновая лампа. На поясе в мягкой рыжей кобуре восьмизарядный револьвер — подарок Дугласа. Гитара — на левом плече.
С пологого холма Ричарду открылось индейское селение, политое густым розовым солнечным цветом. Вигвамы, посвист метких стрел и грозных томагавков.— жившие в воображении Ричарда, — абсолютно не вписывались в стены новых шлакоблочных домов. На их фасадах, обращенных к Гондурасу, буквами величиной в рост пятилетнего ребенка, красовались лозунги «Контрас не пройдут». За селением, у крайних домов, тянулась жилка окопов...
Отпугнув рыжую собаку с вислым животом, Ричард вошел в сколоченную из фанерных листов лачугу, где жил староста селения.
— Учитель? Так? — встретил его старик Ренальдо. — Вижу, спускаешься с горы. Синяя рубашка, рюкзак, лампа — значит учитель. Я видел такого в соседнем селении. Он ушел в город и не вернулся... Испугался — я так понимаю.
— Возможно. Я буду жить у вас? — осторожно вступил Ричард, зная, что в зоне войны к новому человеку относятся с опаской. — Жить у вас мне рекомендовали в Хинотеге.
— У меня? — Старик покачал головой. — Три дня назад на селение был налет контрас. Разве ты не увидел на моем доме крест?
Черные, окруженные самодельными бумажными цветами, кресты Ричард заметил на четырех ближайших лачугах. Обозначали они одно: здесь оплакивают убитого.
— В доме, где поселилось горе, тебе жить нельзя, — упреждая возражения, старик положил ладонь на плечо Ричарда. — Новое дело с кладбища не начинают. У меня второй день там спит сын...
— Я могу жить без крыши. В моем рюкзаке гамак, одеяло...
— Ты будешь жить у Клаудио и Розалии в новом доме. Идем!
В дверном проеме дома, к которому старик привел Ричарда, стоял человек. Бородатый, широкоплечий крестьянин упирался в землю босыми ступнями. Перепачканный сажей и окопной землей, он походил на корень мощного дерева, вышедшего из земли. Автомат он держал совсем не по-военному — за ствол, так держат черенок лопаты или ручку мачете.
Большая крестьянская семья собралась у окна, над которым красной и черной красками была нарисована широкополая шляпа «генерала свободных людей» Сандино, символ революции.
Все с интересом смотрели на Ричарда.
— Рейнальдо, это и есть учитель, о котором ты говорил? — зарокотал бородач. — Что ж, я, дон Клаудио, благодарен этому городскому человеку за то, что он не морщит нос при виде моего жилища. Я знаю, какие дома в городе... Как твое имя, товарищ?
ИНДЕЕЦ ИЗ ПЛЕМЕНИ ЧОРОТЕГОВ
ЗА СВОЮ жизнь Ричард видел сотни митингов. Они стихийно возникали на площадях столицы и улочках провинциальных городков, в воинских частях и у пастухов на далеких ранчо. О никарагуанцах говорят, что это народ — экстраверт: с душой нараспашку, с постоянным желанием общаться. У маленького митинга в индейском селении по поводу «прибытия» учителя был свой особый, неповторимый нерв. Говорили люди, три дня назад отстоявшие свое жилище от бандитов, говорили неграмотные крестьяне, радуясь ему — Ричарду...
— Сегодня мы — индейцы — хотим жить, как наши предки, без унижений, без холодного страха в душе, — говорил дон Клаудио. — Революция дала мне землю и дом. Мы организовали сельский кооператив и купили скот. Но вместо того, чтобы растить маис и кофе, я который день сижу в окопе. Контрас хотят отнять у нас землю и скот. Они хотят видеть нас жалкими, вжимающими головы при первом выстреле.
— Правильно говорит Клаудио! — сказал старик Рейнальдо.
— Молодец, Клаудио! — подзадорил его кто-то из соседей.
— Карлос, сын мой, иди ближе! — обратился Клаудио к мальчику. — Компаньеро нам поможет. Если Карлос уедет, он напишет мне письмо, а я его смогу прочитать, — дон Клаудио прятал хитрую улыбку в бороде. — А может быть, письмо напишет моя богобоязненная старуха, но из дома уеду я. Ты слышишь, Розалия? Правильно я говорю, компа?
— Очень правильно! — взволнованный искренними словами крестьянина, чувствуя, как полыхают щеки, Ричард говорил, сбиваясь, перепрыгивая с одной мысли на другую:
— Я шел и, признаюсь, боялся. Пока не знаю, как я буду учить. Но вы меня встретили. Сомоса ненавидел книги и боялся школ. Я сам видел, как на площади в Манагуа гвардейцы диктатора жгли книги. У меня в рюкзаке тетради, книги и карандаши.