Впереди в темноте внезапно возникли едва различимые полосы посадок вдоль железной дороги, и тут же натренированный глаз Николая увидел эшелон. Он состоял из двух вагонов - пассажирского и платформы, груженной большими ящиками. Впереди них, сливаясь с полотном «железки», дымил паровоз.
- Гляди справа! - крикнул Николай. - Он?
- Ничего не вижу, - ответил штурман растерянным голосом.
- А-а, черт! - с досадой бросил Николай, подумав, что хуже всего иметь в задней кабине чужого человека.
Поезд словно растворился в снежной темени, но Плеханов уже уцепился за него мертвой хваткой. Развернувшись, он. вновь устремился к железной дороге, но поезда нигде не было…
- Вот здесь я растерялся, - рассказывал он, - штурман поезда не видел, так, может, он и мне померещился? Не может быть! Несколько минут назад поезд стоял здесь на рельсах, дымил паровоз…
Тут и штурман подал голос:
- Ты ошибся, никакого поезда здесь нет. - Он привстал в кабине и смотрел вперед через голову летчика.
- Сядь, вывалишься! - в сердцах крикнул Плеханов в переговорную лейку.
Вдруг слева ударил «эрликон», его трассы устремились навстречу самолету. Было впечатление, что кто-то пригоршнями бросает раскаленные угли. Штурман, скорчившись, обхватив [36] голову руками, сидел в кабине, позабыв о своей работе.
Плеханов мчался над железной дорогой, едва не касаясь лыжами рельсов. Он понял свою ошибку - поезд не стоял на месте. Значит, надо его искать на пути к Самофаловке! Два-три доворота вдоль дороги - и вот они, два вагона с паровозом, ходко катятся среди снежных полей. С платформы вновь ударили пулеметы, но на этот раз их огонь был неуверенным и неточным.
Николаю показалось, что он почти сравнял скорость самолета со скоростью поезда и навис над платформой. Зенитчики оставили пулеметы, и это спасло экипаж от прямых попаданий.
- Бросай! - крикнул Плеханов штурману.
Тому не надо было целиться. Обе бомбы словно по заказу уложились в поезд, проломив крышу вагона. Через несколько секунд, отвернув в сторону, Николай услышал страшный грохот фугасных разрывов. Паровоз и вагон, разбрасывая искры, летели под откос, платформа развернулась поперек рельсов и уткнулась в снег…
Этот поразительный поединок одиночного У-2 с немецким поездом долго тогда был на устах всех летчиков. Даже бывалым воздушным бойцам он представлялся верхом мастерства, смелости и дерзости. Все сходились на том, что успех решили именно дерзость, натиск, быстрота. Дай Плеханов немцам хотя бы несколько секунд на размышление, не сидел бы он сейчас среди нас. Сопутствовала ему, конечно, и удача. Ведь его товарищ сержант Ворфоломеев тоже был смелым и весьма опытным летчиком, но, очевидно, с ходу напоровшись на пулеметы немецкого поезда, погиб вместе со штурманом…
Смерть и муки боевых товарищей не повергали нас в уныние. Напротив, бомбовые удары по вражеским штабам, складам боеприпасов, пунктам управления, аэродромам, по живой силе и технике окруженной немецкой армии мы стали обрушивать с удвоенной силой. Каждый из нас чувствовал приближение окончательной победы в Сталинградской битве, а победа всегда увеличивает силы. Для нас были и зримые свидетельства скорой победы. Не проходило дня, чтобы мимо нашего аэродрома не шли колонны пленных, захваченных в сталинградском «котле». Они представляли собой жалкое зрелище. Худые, заросшие щетиной, укутанные в грязное тряпье, с обмороженными лицами, эти вояки плелись снежной дорогой, и уже ничего не осталось от их былого бахвальства и спеси. По-человечески нам было жалко [37] видеть этих опустившихся людей, но кто их приглашал на берега Волги? Зачем они здесь, в глубине России?…
В полдень 2 февраля 1943 года над развалинами Сталинграда появился маленький зеленый самолет. Впервые за много месяцев битвы он пролетал над этими местами днем. Самолет пилотировал Н. П. Плеханов. С борта его самолета шла историческая съемка победившего города-героя.
Только что прогремел последний выстрел в великой битве, и ликующие победители высыпали на центральную площадь Сталинграда. Все обнимались, что-то горячо говорили друг другу, лица людей светились радостью, которая, казалось, в один миг смыла печать жестоких лишений.
Коля Плеханов поглядывал через борт своего легкомоторного ночного бомбардировщика и в приветствии восставших из огня и пепла солдат без труда угадывал признание сталинградцами заслуг скромного нашего труженика У-2.
Яркими страницами вписаны в историю полка боевые действия над Большой Россошкой, Песковаткой, Вертячим, Питомником, Воропоновым, Гумраком, Городищами, Тракторным заводом и другими памятными местами.
В ознаменование славных боевых дел под Сталинградом приказом Верховного Главнокомандующего 970-му ночному бомбардировочному полку было присвоено почетное наименование «Городище-Сталинградский». [38]
Весна на Курской дуге
Наступила весна 1943 года. Немцы, значительно усилив войска в районе Харькова и умело использовав наши ошибки, в марте перешли в контрнаступление и вновь захватили город. Пал Белгород. Немецкие танковые клинья устремились на север, к Обояни и Курску. В их ударной группировке сосредоточился цвет фашистской армии - танковые дивизии «Мертвая голова», «Великая Германия», «Адольф Гитлер», «Рейх» и другие не менее знаменитые соединения. «Отомстим русским за Сталинград! Устроим Сталинград под Курском!» - вопила немецкая пропаганда. И это были не пустые слова. Однако удары немецких войск с каждым днем слабели. В конце марта танки остановились, словно увязнув в весенней распутице.
Обе стороны перешли к обороне.
Образовалось гигантское полукружье Центрального и Воронежского фронтов. В центре его стоял разрушенный и разграбленный немцами Курск. Для противника сложившаяся конфигурация фронта обещала многое, поскольку давала надежду в будущем отсечь выдвинувшиеся на запад советские армии и устроить здесь «котел», похоронив в нем наш успех под Сталинградом.
В апреле Гитлер издает приказ о предстоящей операции «Цитадель». Он требует от своих армий концентрическим ударом из районов южнее Орла и Белгорода окружить находившиеся в районе Курска наши войска и уничтожить их.
Перебазировавшись на курскую землю, мы, конечно, не знали стратегических замыслов сторон, но достаточно было взглянуть на карту, чтобы понять невыгодность расположения наших войск, о чем полковой острослов Аркаша Чернецкий и не преминул заметить:
- Выбирать, братцы, не приходится. Засунули руку немцу в пасть, так просто ее не выдернешь: или он ее оттяпает или мы ему нутро наизнанку вывернем. Если мы - то уж до самого Берлина!… [39]
Образно выражался Аркаша, но и правда была в его словах. А весна словно забыла про войну. Она вовсю буйствовала над курской землей. После злых сталинградских ветров и пожарищ, после ужаса неимоверно тяжелых боев курское весеннее раздолье, зеленеющие поля и леса будто заново вернули нас в позабытый мир. Помнится, как мы с каким-то щемящим чувством рассматривали побеги яблонь, цветы на лугах. А как для нас пели курские соловьи в вечерних рощах! Как великолепны были простые деревенские женщины, казавшиеся нам богинями!…
Запомнился такой случай. На полевом аэродроме Казанка-2 мы укрывали самолеты. Вдруг слышу изумленный голос механика Торопова:
- Братцы, глядите-ка, курица!
Сбежавшись, как необыкновенную редкость мы рассматривали невзрачную представительницу пернатой породы, и я невольно подумал: как же мало нужно человеку, чтобы почувствовать радость…
Однако рядом все же была война и в этом весеннем раю мы были для войны. В марте - апреле на некоторых участках фронта еще давала себя знать инерция зимнего наступления, и наш полк продолжал вести боевые действия, несмотря на то что фронт стабилизировался. Может быть, имелся некий недоступный нашему пониманию смысл, но мы, летчики, без энтузиазма смотрели на то, как маломощный самолет на пределе возможностей тащил две стокилограммовые бомбы, чтобы сбросить их, к примеру, на крупный железнодорожный узел Комаричи без особой надежды на успех.