По мере того как продолжается аналитическое приключение, все классические персонажи человеческой комедии занимают свои места на аналитической сцене. Разные грани отца, в одну минуту идеализируемого, а в другую — презираемого, в одной сцене — соблазнителя, в другой — кастратора, сперва противоречат друг другу в серии приводящих в растерянность воспоминаний и фантазий, конфликтующих между собой. На той же самой сцене возвращаются к жизни сложные образы матери, рассыпанные, как и отцовские, на множество разных матерей: восхитительную и пожирающую, всезнающую и всемогущую, соблазняющую и отвергающую, раздающую и отбирающую сказочные дары. К тому же каждое Я раскрывает неведомые грани самого себя: маленький Эдип, невротик и извращенец, мучимый неизбежным чувством вины, пойманный в лабиринт Запретного; Нарцисс, еще моложе, залитый слезами стыда и неадекватности, сражающийся с Невозможным.
Аналитическая сцена, таким образом, позволяет лучше познакомиться со своими инфантильными и взрослыми Я. Между тем аналитик ставится в положение каждого из людей, составляющих внутренний мир пациента. Необходимо, чтобы и аналитик тоже был в состоянии выносить интенсивность аналитических отношений, в их любящем и ненавидящем измерении, поскольку и аналитики тоже подвергаются риску, что их собственные внутренние персонажи и тайные сценарии могут по неосторожности попасть на сцену, где разворачивается приключение анализируемого, и тем самым исказить аналитический дискурс.
При оптимальных условиях психоаналитическое приключение позволяет каждому Я выдвинуть своих собственных доктора Дже-кила и мистера Хайда, собственных Фауста и Мефистофеля, отщепленные, но жизненно необходимые части любой самости. Таким образом любовь и ненависть могут примириться, позволяя субъекту наконец подписать мирный договор в многолетней молчаливой войне, которая иначе могла бы привести к истощению и смерти. Другими словами, в поисках своего вербального выражения, многие Я вмещаются в официальное Я пациента, услышав друг друга. Открывая свои парадоксы и противоречия, они могут с этих пор принять свою связную идентичность и их совместное предприятие. Аналитический дискурс, придавая новый смысл прошлому, позволяет многим пациентам возобновить обладание своими заброшенными потенциями, расширить свою способность думать и чувствовать, и исследовать такие чувства и мысли без страха.
Мы можем, наконец, подвергнуть сомнению достоверность реконструированных текстов и воскрешенных персонажей, появляющихся из разных театров сознания, разыгрывающихся на аналитической сцене. Такие «правды» диалектическим путем конструируются из воспоминаний и фантазии, и представляют внутренний мир, в котором Я каждого участника находит больше пространства, в которое можно переместиться, создав смысл на месте прежней бессмыслицы. Избавленный от роли злополучной жертвы неподконтрольного настоящего и неизменного прошлого, анализируемый больше не обречен повторять старые сценарии, страдать все от тех же неудач, и встречать каждый новый вызов со знакомой старой тревогой или отчаянием. «Правда» — подтверждение актуального и признание места человека в человеческом, сексуальном и социальном порядке; это признание как своих сильных сторон и неудач, так и сил и слабостей других — людей из прошлого и людей из настоящего. Для многих психотерапевтический опыт — единственный путь уйти от компульсивности стародавних сценариев, приносящих только боль и разочарование при каждой постановке.
Множество людей находится в постоянном конфликте с инстинктивной природой, и в то же время силится понять желания и конфликты других. Таким образом, многие находят решения, не требующие анализа. Они используют свой психический театр так, чтобы адекватно взаимодействовать с неизбежными конфликтами прошлого, создавая целительные драмы и действия, вознаграждающие отношения, сильную и длительную любовь, а иногда — сублимационные творения искусства, которые приносят столько же радости творцу, сколько и тем, кто им внимает. Эти люди уже знают, что, несмотря на страдания, жизнь — творческое и непрестанное приключение во все времена. С другой стороны, те, кто обездвижил и обеззвучил многие из сюжетов и многих актеров своего внутреннего театра, не позволяя им иных действий, кроме как стучать молотком в стены сознания, могут узнать цену словам Сартра (Sartre, 1965; 37): «Хотите, чтобы ваши персонажи жили — освободите их!»