Женщиной Пенелопа была дородной, но с замашками худой столичной поэтессы. Все ее движения были мягкими, но порывистыми, голос был грудным, но легким, мягкие, ласковые интонации завораживали. Чем-то она напоминала удава, или это я себе напоминала кролика.
В голову залетела шальная мысль, что эта женщина в прошлом была неплохим врачом, возможно, даже гипнотизером.
Комната ее обставлена была гораздо лучше, чем у бедного ван Таша. Ну, да, бывший врач же. И скатерка вязаная на столе и вазочка, в которой стоит черемуха (откуда бы, она же отцвела давно?!). Все чистенько, стены, правда, голые. На тумбочке в изголовье стоят две фоторамки. В одной рисунок, уже знакомый: треугольники в серо-черно-зеленых разводах, во второй — фотография мужчины не слишком красивого, но очень какого-то яркого: в оранжевой футболке, на фоне ярко-зеленой травы, он раскинул руки и широко улыбался, словно ловил того, кто снимал его сверху.
— А картину вам Виктор подарил? — спросила я.
— Да. Он хороший и очень добрый, но несчастный. Тут из счастливых только я, все остальные глубоко несчастны, потому что не умеют наслаждаться своим состоянием.
— Спасибо, Пенелопа, мы пойдем, — доктор ван Чех, решительно встал.
— Уводишь ребенка, пока я ей мозги не "запудрила"? — уточнила с улыбкой ван Тащ.
— Ты сама знаешь, — буркнул ван Чех, — Идем, Брижит.
Я послушно встала.
— Заходи, как соскучишься, — в спину крикнула мне Пенелопа, так как будто я была за сотню метров. Я аж подпрыгнула, — Я тебе погадаю. На картах.
От неожиданности я обернулась. Откуда-то у Пенелопы в руках взялась колода карт, они были толще и больше обычных игральных.
Волосы больной были распущены, шаль оказалась серого цвета, а не белого и глаза были ярко-голубой и бледно-зеленый. Она достала из колоды карту, я хорошо успела ее рассмотреть: женщина на троне, королева (венец на голове), в лиловой мантии и серебристых доспехах, в ногах меч, за ее спиной хмурый летний день. Внизу карты была подпись: "Королева Мечей".
— Это я, — одними губами сказала больная.
— Пойдем, кому сказал, — из коридора на меня недовольно сверкал голубыми глазами ван Чех. Я пулей вылетела из платы и закрыла за собой дверь.
— Идем, — хмуро отозвался доктор.
В этот раз мы шли медленно. Ван Чех сгорбился и витал в каких-то своих мыслях. Я бы тоже с удовольствием в них углубилась, но их не было. В голове было пусто, но вопреки ожиданиям не тяжело.
В ординаторской доктор аккуратно сел в свое кресло, молча налил себе коньяку, молча же выпил.
— Ну, и как тебе, — глухо сказал он.
— М-м-м, я даже не знаю, что сказать.
— Выпить хочешь?
— Нет, спасибо.
— Пенелопа Акнео ван Тащ — в прошлом заведующая отделением этой больницы. Она прекрасный врач, гипнолог, между прочим. Я всегда был сторонником гештальдта, но она смогла убедить меня в том, что совмещать гештальдт и гипнотерапию даже эффективнее, но это и ежу понятно.
Кстати, что касается Виктора, это ему помогает. Когда он депрессивен, как сейчас, это помогает ему выйти — правда по его утверждениям, кроме, тех же треугольников он ничего не видит.
Так вот, Пенелопа… Она многому меня научила. Взяла на практику, потом я сам к ней записался, потом она выбила под меня здесь место. Я долго работал под ее надзором и первым заметил признаки… Хотя она всегда была того, — доктор тяжело вздохнул и продолжил, — у нее была любопытная теория, я не уверен, что ты ее поймешь. Но кратко: она делила больных на заурядных психов и настоящих безумцев. Последних она очень любила, говорила, что они не больны, они просто вышли за пределы этого мира. К первым она относилась с презрением.
Позже… Я не знаю, что послужило спусковым крючком… Просто в один день она стала называть себя Кукбарой фон Шпонс, директором театра говорящих пауков. Под говорящими пауками, она имела ввиду заурядных… Диссоциативная шизофрения дебютировала, мы положили ее сюда. Она осознает, кто она, понимает, где находится, но личность ее деформирована и не выправляется. Я не могу ей помочь, тем более она постоянно отказывается от помощи. Глубже деформироваться ей не дают нейролептики. Она постоянно идет по тонкой грани между Пенелопой и Кукбарой, балансирует.
Доктор ван Чех глубоко вздохнул и выпил еще.