Ломбо молчит, уставившись в пол.
Чудно. А Старохамского? Тоже нет?
Ломбо молчит.
Чудно-чудно. А Никиту Пряхина?
Ломбо молчит.
Чудно-чудно-чудно. Но уж Александра-то Дмитриевича Суховейко, старика Митрича, бывшего камердинера, служившего переводчиком в комендатуре Черноморска, вы, конечно, помните?
Ломбо молчит.
И его тоже не помните? Боже мой, какая же у вас дырявая память, дорогой подзащитный. При ваших математических способностях! (Поворачивается к воображаемым присяжным). Как видите, сеньоры присяжные заседатели, показания всех свидетелей подтверждают то, что я уже имел честь донести до вашего сведения: мой подзащитный отличался по службе истинным рвением. Почему и был отмечен как благодарностями и грамотами, так и материальным вознаграждением. О чем в деле моего подзащитного тоже есть исчерпывающие сведения. Понимаю, что в вину моему подзащитному суд непременно постарается вменить тот факт, что речь идет о благодарностях и вознаграждении со стороны властей оккупационных. Но, в конце-то концов, власть остается властью, и от порядочного человека (а мой подзащитный — человек исключительной порядочности) мы вправе ожидать безусловную лояльность к любой власти. И покажите мне, где сказано, что к чужим властям следует относиться с меньшим уважением, нежели к своей родной власти! А вот, кстати, очередное доказательство добросовестности моего подзащитного. (Взмахивает в воздухе очередным листком из папки). Угадайте, сеньоры присяжные, что я держу в руках? Правильно. Именно так, сеньоры. Совершенно верно! У меня в руках приказ о создании еврейского гетто в городе Черноморске, подписанный комендантом Зоммерфельдом, начальником гестапо Заузе — и нашим гражданином Корейко Александром Ивановичем. Подписан тринадцатого октября того же года. С момента его назначения на пост бургомистра Черноморска прошла всего неделя. И тем же днем датировано воззвание «К еврейскому населению города Черноморск», предписывающее всем евреям — а их было много в этом благословенном городе, сеньоры присяжные, их было очень много, добрая треть жителей, если не больше... Да, и обращение, подписанное моим подзащитным в бытность его бургомистром, предписывало всей этой массе людей в сорок восемь часов переселиться в специально отведенный для них район города. Если не ошибаюсь, район улиц бывшей Ленина, бывшей Октябрьской, бывшей Первомайской и бывшего бульвара Молодых Дарований. И что вы думаете, сеньоры? Они переселились. Да, все. Да, в сорок восемь часов. Вот каковы организационные способности моего подзащитного! Правда, некоторые замешкавшиеся типы подвели моего подзащитного, и их пришлось примерно наказать. Попросту говоря, расстрелять, но этим занимался вовсе не он! В обязанности гражданина Корейко входило лишь руководство самим процессом переселения. И он справился с порученным заданием блестяще, за что был, опять-таки, премирован четырехкомнатной квартирой в центре города, ранее принадлежавшей профессору Лапидусу-старшему. Замечу, что сам профессор был в числе замешкавшихся, увы. Но, повторяю, нет в том вины моего подзащитного. Нет, сеньоры! Он просто добросовестно выполнял свои обязанности. Вот что значит настоящее рвение!
ЛОМБО (раздраженно).
Профессору я изо всех старался помочь! Он вылечил меня от ишемической болезни сердца, и я был ему очень благодарен, но, в конце концов, всему есть предел! Он отказывался переселяться в гетто. Что я, по-вашему, должен был делать?
ОСКАР (подхватывает).
Да, сеньоры присяжные заседатели, что, по-вашему, должен был делать мой подзащитный? Ну, не прятать же профессора у себя... то есть, пардон, у него в квартире? Моему подзащитному оставалось лишь одно: арестовать гражданина Лапидуса-старшего Моисея Соломоновича и передать его по инстанции — сотрудникам черноморского отделения гестапо. А уж они обязаны были позаботиться о старике. (Обращаясь к Ломбо). И позаботились, верно?