А то и означает, сеньоры. Я, в том виде, в каком сейчас предстал перед вашими взорами, являюсь порождением страха моего подзащитного. Бывшего подзащитного. Пятнадцать лет, сеньоры, целых пятнадцать лет он жил в страхе перед возможным разоблачением. Пятнадцать лет все его страхи почему-то сходились на моей скромной особи. Почему? Почему именно я стал олицетворением возмездия — этого я не знаю. И никто не знает, сеньоры, никто не сможет ответить вам на этот вопрос! Знаете, бывает так — чье-то лицо, чей-то взгляд вдруг проникает в вашу память, на какую-то секунду, на ничтожную долю секунду, миг — и всё кончено! Но потом, вдруг это лицо, этот пронзительный взгляд всплывают в памяти, и вы никак не можете от него избавиться.
Пауза. Оскар (я, по-прежнему, называю моего героя так, хотя мог бы именовать его Остапом, Остапом Бендером) медленно проходит по авансцене вправо, влево. Останавливается посередине.
Может быть, он боялся меня, вспоминая о давней истории с его злосчастным миллионом? Может быть. И даже наверное. Но самое главное, хочу я сказать, то, что определило его наваждение, стал наш город. Наш чудесный, фантастический город Рио-де-Жанейро, хрустальная мечта моего детства. О, Рио, Рио! В те давние времена, когда я относительно честным путем изымал у гражданина Корейко один из десяти собранных им миллионов, я, конечно же, поделился с ним планами моими, рассказал о желании сбежать от Советской власти, махнуть сюда, в Бразилию, к синему-синему океану и белым-белым штанам. И он запомнил мой рассказ, у него была превосходная память. Это его и подвело. Когда жизнь вечного бродяги, скрывающегося от карающей руки союзников, наскучила ему, он, волею случая, осел здесь. А поселившись в Рио, он неизбежно вспомнил мой рассказ. А вспомнив его, он пробудил механизм убийственного страха, этой адской машины, живущей в каждом из нас. Так или иначе, страх моего подзащитного, навязчивый ужас, рожденный моим, вполне невинным, можно сказать, детским рассказом о Рио, оказался столь велик, что, в конце концов, вызвал меня из небытия. Из небытия, сеньоры присяжные заседатели!
Пауза.
(С тоской). Потому что на самом деле я остался лежать во рву в Драконьей балке, под Черноморском. Не было никакого чуда, пуля угодила мне точно в сердце. Я не выбирался из-под мертвых тел, меня не спасал Адам Козлевич. Я не искал гражданина Корейко пятнадцать лет, гоняясь за ним по всему свету — чтобы настичь здесь, в городе моей мечты, в Рио-де-Жанейро. Всё это — фантазии моего подзащитного, плоды его воображения. Плоды, рожденные безумным, невероятным, всепобеждающим страхом — страхом перед разоблачением. А когда человек боится чего-либо, сеньоры присяжные заседатели, он рано или поздно вызовет на свет божий причину своего страха и окажется с нею, с этой причиной, лицом к лицу. Так что — да, сеньоры присяжные заседатели, моего подзащитного убил я. Но откуда я взялся, черт меня побери, откуда и как пришел?! Из черной волны его собственного страха. Страх гражданина Корейко породил меня, вызвал меня из небытия, в которое он же и загнал меня. Пятнадцать лет, изо дня в день, а, вернее, из ночи в ночь он воображал, с ужасом, что я уцелел тогда, при расстреле, что я ищу его, что я вот-вот отдам его «Мосаду»... Кстати о «Мосаде». Боюсь, мой подзащитный сильно переоценивал значимость собственной персоны. Уверен, что в «Мосаде» даже не слышали его имени. Да... и, в конце концов, я пришел. На его зов. И, может быть, я ошибаюсь, но мне почему-то кажется, нет, я уверен в этом — что встретившись со мною, с материализацией его ночного животного ужаса, он испытал нечто вроде облегчения.
И вот тут, сеньоры присяжные заседатели, возникает очень щекотливый вопрос. И я не могу не задать его. Если всё сказанное мною здесь и сейчас — правда, если дело обстоит именно так — почему же я всё еще существую? Почему я продолжаю стоять тут, перед вами, и рассказывать о случившемся? Ведь он-то, он, чье больное воображение вызвало меня к жизни, он-то уже мертв! По-настоящему, сеньоры, мертв! И вы вполне можете, если возникнет у вас вдруг такое желание, увидеть это несчастное, исстрадавшееся, изломанное тело в анатомическом театре медицинского колледжа святого Януария, что в двух шагах отсюда, на Куо ду Боливар. Как же такое возможно?