НЕЙ.
То есть, тогда придется делить на четверых? Не понимаю.
ТОМСКИЙ.
На троих. На трех монархов. На трех императоров. Каким боком тут маршалы? Есть всероссийский император Петр Третий Феодорович, есть всероссийский император Александр Павлович и есть, наконец, император французов Наполеон Бонапарт. Вот на них и будем делить, что тут непонятного, месье?
Все это время Робо скучающе смотрит в сторону, делая вид, что спор Томского и Нея к нему не имеет никакого отношения. Наконец, он подходит к карте, заложив руки за спину (наполеоновская поза), рассматривает ее внимательнейшим образом, даже отворачивает концы карты, чтобы поглядеть на обратную сторону.
(Подозрительно). Что вы там рассматриваете, сир? Что вы ищете?
РОБО.
Ничего, сир. Вернее, всё, сир. Смысл, сир. (Отходит от карты). Я ищу смысл, которого не вижу во всех наших играх. Голосовать, делить... Зачем? Вы ведь сами отказались от российской короны, от своей гигантской империи. Итог? Вы, странник и богомолец Федор Кузьмич Томский, сидите, непонятно зачем, в Новом Свете и черкаете карту Старого Света.
ТОМСКИЙ.
Я сделал ошибку. Обратную той, которую совершили вы, попытавшись вернуть совершенно неуместную для вас французскую корону и французскую империю. Итог? Вы, мелкий коммивояжер Франсуа-Эжен Робо сидите, непонятно зачем, в Новом Свете и ищете смысл в изнанке той же карты Старого Света.
НЕЙ.
Месье, вы оба правы. Ну и что?
Робо подходит к карте, некоторое время рассматривает ее. Вдруг срывает карту и разрывает пополам. Половину карты, не глядя, сует Томскому.
РОБО.
Это вам. Можете делать со своей половиной мира всё, что угодно. Хотите — съешьте, хотите — подарите вашему дедушке, бодрствующему маркизу Пугачеву или спящему императору Петру Феодоровичу, месье. А вот эта половина — мне. {Сминает свою половину карты и сует ее в карман). Я подумаю. В любом случае, нам придется воевать. Хотя я бы этого не хотел. Да и вы тоже, сир, государь, брат мой.
Свет на авансцене гаснет.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Трактир «Итака». Вся обстановка та же, что в первой и во второй картинах.
Поздний вечер (скорее, уже ночь) того же дня, что и утро в предыдущей картине. Как обычно, Катарина —у стойки, Бродяга — в своем углу.
За центральным столом сидят Ней, Томский, Робо — и, наконец, спящий в инвалидном кресле Романов. По доносящемуся из кулис пьяному шуму можно сделать вывод, что трактир полон.
Бродяга поет «Песню о теневом театре нашей жизни».
ТОМСКИЙ (обращаясь к Робо, продолжает давно, по всей видимости, идущий разговор).
Но вы не можете не признать, что еще в девяносто девятом году наш Суворов изрядно потрепал вашу армию в италийском походе. Вспомните падение крепостей Алессандрии и Мантуи, вспомните битву на Треббии, когда французская армия потеряла едва ли не половину своих солдат...
РОБО.
Я готов это признать. Но с одной поправкой.
ТОМСКИЙ.
Какой же?
РОБО (с усмешкой).
Меня там не было. Итальянской армией командовал Макдональд. Говорить, будто ваш Суворов — да, неплохой, в сущности, вояка, — но говорить, повторяю, что он разбил меня, всё равно, что и неудачи Массена в Испании тоже следует приписать мне. Полная ерунда, государь, брат мой. А вот при Бородино я разбил вас, с этим-то вы не будете спорить. Я разбил вашу армию и занял вашу старую столицу.