...Большое сценическое обаяние Е. Евстигнеева завоевало ему безраздельный успех в роли «голого» короля. Он играет свободнее, непринужденнее всех. Такое впечатление, что... все рождается само собой — верно и к месту...
Дж. Джафаров. «Спектакль-пародия». «Бакинский рабочий», 1962, 2 июля
Сцена из спектакля
О. Табаков — дирижер
Сцена из спектакля:
Е. Евстигнеев — Король, И. Кваша — Первый министр
И. Кваша — Первый министр, И. Либгот — портной
Сцена из спектакля:
Е. Евстигнеев — Король, Н. Дорошина — Принцесса
Четвертый
Да, это очень «авторский» спектакль. Автор его, театр-студия «Современник», нашел в пьесе Константина Симонова свою тему — тему ответственности человека перед временем, перед самим собою, перед памятью погибших, перед судьбой живых. Тема эта звучала еще в первой работе театра, которая сохраняется в его репертуаре, — спектакле «Вечно живые».
Театр, а вслед за ним и зрителей, интересует не движение «событий», а движение мысли, мысли острой, бесстрашной, ищущей, мысли, становящейся действием. И в этом — также современность спектакля.
Он идет на едином дыхании, одним потоком. Каждый герой его, каждый участник его решает здесь, сегодня и для себя один и тот же волнующий всех вопрос. Этот вопрос решает и зритель — каждый зритель в отдельности и все вместе.
И это также «работает» на тему спектакля — тему личной ответственности каждого из нас за все, что происходит в мире. Зрителей, осаждающих подъезд «Современника» в дни, когда идет спектакль, привлекла в театр внутренняя потребность еще и еще раз задуматься над огромностью своей роли на земле, еще и еще раз проверить каждый свой поступок, большой и малый, соотнести его и с нашим прошлым и с нашим будущим.
Так рождается масштабность этого очень задумчивого и в то же время стремительного спектакля. Так публицистичность его окрашивается лирикой, а лирика обретает публицистическую страстность и философскую наполненность. ...Посмотрите этот спектакль. Он не из тех, на которых «приятно проводят время». Он из тех, на которых думают. И судят. Может быть, даже себя.
Ян Березницкнй. «Суд совести». «Комсомольская правда», 1961, 15 декабря
О. Ефремов — Он, Л Толмачева — Женщина, которую он любил
М. Козаков — Он
П. Щербаков — Второй пилот, И. Кваша — Дик, В. Заманский — Штурман
О. Ефремов — Он
Белоснежка и семь гномов
...Сказки почти всегда создаются для детей, но сказки, в особенности хорошие, сохраняют свое очарование и для взрослых. Правда, сначала взрослые слушают сказку со снисходительной улыбкой, но затем она захватывает их, а еще затем они просто попадают к ней в плен. (Так произошло и на спектакле «Современника».)
Только в сказке может быть такая спальня, как у гномов, где предельно условные резные кроватки благополучно соседствуют с тяжеловесной, похожей на гирю, чугунной бомбой и самими гномами — бодрыми седенькими старичками в полосатых колпаках и в коротеньких штанишках, поверх которых они на ночь одевают отороченные кружевами сорочки.
Только в сказке может на глазах у зрителей темный и хмурый дубовый «злой лес» вдруг превратиться в светлый, ажурный и красочный «добрый лес»... Но это не только очаровательное и изящное зрелище, нет. Здесь прежде всего поражает правдивость чувств персонажей, с такой удивительной полнотой проявленная в игре всех исполнителей, несмотря на сказочность событий.
Еще только кончался спектакль, гномы еще играли свой веселый марш, когда из зала на сцену поднялась маленькая, тоненькая, длинноногая девчушка лет шести в коротеньком платьице и подала участникам несколько цветков.
И вдруг стало обидно. Обидно, что ты давно уже не девочка и тебе почему-то неловко подняться на сцену и тоже подать цветы, хотя так и тянет к этому, потому что сам спектакль изящен, поэтичен и наряден, как цветок.
Елена Шапатаева. «Молодость старой сказки». Тбилиси, «Заря Востока», 1962, 19 июня
Е. Миллиоти — Белоснежка, С. Десницкий — Четверг
Л. Крылова — Белоснежка, Г. Ялович, Б. Ардов, Г. Фролов, Г. Крынкин, В. Сергачев — гномы
Пятая колонна
Самый факт постановки прекрасной пьесы, несправедливо обойденной театрами, кажется мне заслугой молодой студии.
«Современник» увидел возможность сказать свое слово о мире и войне, о жизни и долге. Причем слово очень современное.
Каленым железом изуродовано в фашистском застенке лицо немецкого борца и революционера Макса, но закалена его воля. В суровой сосредоточенности, в крупном человеческом масштабе превосходно играет своего героя И. Кваша. А рядом совсем еще юный и светлый Уилкинсон — О. Табаков. Один лишь эпизод: несколько скупых, деловитых слов, за которыми мы увидели революционную решимость, большой яркий апельсин в его руке в минуту смерти от фашистской пули. Вот и все.
Каждую минуту смерть подстерегает Филипа. Но именно в его судьбе, в этом образе острее всего чувствуем мы, как противна война человеческой природе...
О. Ефремов и Т. Лаврова верно почувствовали драму людей, столкнувшихся с фашизмом. Она, эта драма, — в их родстве и в разности, в невозможности понять друг друга. Дороти осталась на той ступеньке жизни, которую Филип давно переступил... О. Ефремов вовсе не героизирует Филипа — и поступает правильно. Его герой каждый день идет на смерть, потому что так надо. Артист хорошо передает сложность Филипа, которая и рождает веру в него, несет в себе большую и современную мысль о радости жизни и античеловечности войны.
Волнение рождает начало спектакля: на нас смотрит Хемингуэй. Он говорит с нами, словно бы рассказывает о том, что произошло в те памятные дни испанской трагедии и что такое эти дни для нынешних людей.
А. Анастасьев. «Дорогой поисков». «Московская правда», 1962, 6 июня
О. Ефремов — Филип, В. Заманский — Антонио
О. Ефремов — Филип, Т. Лаврова — Дороти
О. Ефремов — Филип, Н. Дорошина — Анита