Мила бросила телефон в сумку и, как обычно, перешла дорогу в неположенном месте. Взгляд упал на голубой особняк напротив, и Мила решила добавить его в свою коллекцию зданий и, щёлкнула камерой.
Монро сидела на рабочем месте, белоснежные волосы уложены, а глаза густо подведены. При взгляде на неё Мила испытывала неловкость, какая возникает при общении с теми, кого судьба чем-то обделила.
‒ Ну наконец-то! ‒ Монро улыбнулась.
‒ Что наконец-то? ‒ нахмурилась Мила, отдавая ей паспорт.
Монро загадочно улыбнулась. Зубы у карлицы были в полном порядке: ровные и белые.
‒ Наконец-то Вас приняли. Завтра закажут постоянный пропуск. Можно будет паспорт не носить. Уж я-то Вас запомнила.
Мила кивнула и прошла мимо неё по коридору. Ей показалось или Монро действительно произнесла ей вслед: "Они уже заждались".
Но Мила тут же забыла об этом, когда попала в царство лестницы. Мелодично шумел фонтанчик, блестели отполированные мраморные ступени. Мила, испытав небывалый прилив энергии, словно в детстве, несмотря на каблуки, взлетела вверх по лестнице, пропустив от волнения свой этаж. Очнулась на третьем, увидев дорогие двери адвокатской конторы.
"Да что со мной такое?!", ‒ пробормотала Мила, чувствуя, как бьётся сердце. Она бросила взгляд в окно и не увидела своего дома. По обе стороны широкой дороги росли деревья, а по рельсам двигался странноватый открытый трамвай, который тащили две хилые лошадки. Трамвай остановился, оттуда вышли две женщине в широких, волочащихся по мостовой юбках. Следом появился молодой человек в белой рубашке. Подняв голову вверх, он помахал кому-то рукой, и Мила вдруг ясно, словно к глазам прислонили бинокль, увидела его лицо Игоря.
Мила отшатнулась от окна и прислонилась к стене. Некоторое время стояла с закрытыми глазами, пока в сумке не зазвонил телефон.
‒ Людмила, вы потерялись? Мне сказали, что вы пришли.
‒ Я сейчас, ‒ не решаясь снова посмотреть в окно, Мила стала спускаться по ступенькам, пока не осмелилась обернуться через плечо. Сталинская высотка гордо устремила вверх свои шпили в голубое небо.
‒ Как вы могли заблудиться? ‒ Владислав с любопытством рассматривал Милу.
Его нахальный взгляд, замерший на уровне груди, заставил её собраться.
‒ Я заходила в адвокатскую контору, ‒ небрежно заметила она, усаживаясь на стул для посетителей.
‒ Наверно, денежки у вас водятся, раз вы пользуетесь такими дорогими услугами, ‒ хищно прищурился начальник.
Мила слегка подняла брови, давая понять, что не намерена это обсуждать.
‒ Ладно, дело ваше. Я звонил, потому что Вам нужно поспешить в отдел кадров для подписания договора, а у них в это время обед начинается. ‒ Он иронично взглянул на Милу. –А пока договор не подпишите, к работе не сможете приступить.
Мила, несмотря на нетерпеливый взгляд кадровички, дамы необъятных размеров, спешащей срочно их пополнить калорийным обедом, внимательно читала договор.
‒ Да что же вы так долго? У вас условия, каких ни у кого здесь не было, - не выдержала женщина. - Не говоря уж о зарплате.
Мила прищурилась:
‒ Позвольте я всё же дочитаю. А вы пока можете вставить пункт о парковке моего автомобиля на офисной стоянке.
‒ Мы не прописывает такие вещи. Если Вы договорились с Владиславом Ивановичем, значит так и будет. К тому же Вы, говорят, рядом живёте.
Мила посмотрела в окно, потом на кадровичку.
‒ Рядом живу. Там! ‒ она показала пальчиком на высотку.
Дама бросила взгляд в окно, не в силах скрыть свою зависть, промелькнувшую в заплывших глазах. Мила не знала почему, но всегда вступала в конфронтацию с подобными тётками, не упуская момента их позлить. У подобных особ в жизни всегда присутствовали муж и дети. И Миле было непонятно, отчего они ей завидуют, если она даже замужем не была.
Глава 4 Люсинда
Не знаю, когда я стала не нужна. Возможно, в тот момент, когда мои родители поссорились настолько, что факт слияния их тел, стал чудовищным, а искусственное прерывание беременности казалось слишком опасным, и мать решила доходить до срока и оставить меня в детском доме. Ведь в глупом женском сердце всегда живёт надежда, что следующий или последующий мужчина окажутся лучше, чем лежащий сейчас в постели и осеменяющий. И время родить настанет ещё много раз, так же как время любить и кормить грудью. Или же – этот факт кажется мне самым чудовищным! – моей матери настолько не понравилось моё сморщенное личико, что она не смогла меня принять. Возможен вариант, что отец взял мою мать силой, и она, вырастившая меня внутри себя с ненавистью, глядя на разбухающий живот только и мечтала, когда избавится от меня и станет прежней собой, изгнав из опозоренного тела саму мысль обо мне.