В нормальной жизни «этнически православных» народов соблюдение обычаев сокращено до необременительного минимума, а те, кто посещают храмы чаще, чем несколько раз в жизни, делают это в одном ряду с посещением знахарей, экстрасенсов и астрологов, то есть в качестве одной из общедоступных оккультных практик. В этом много от примитивной магии, но вообще нет христианства — даже если в качестве волшебной еды используется причастие.
Все это совсем не абсурдно, а определяется действием социальных механизмов, поддерживающих стабильность общества. Социальная стабильность требует предсказуемости и одинаковости, а личная вера вносит непредсказуемость и различия, а то и социальную рознь. Поэтому все религиозные учения, даже самые радикальные, становились массовыми только там и тогда, где и когда с использованием их атрибутики удавалось придумать способ организации обычной жизни обычных людей, — чтобы не было ничего радикального, да и вообще поменьше индивидуального. «Христианские народы» точно так же отказывались от евангельского отвержения мира, как, например, мусульманские народы отказывались от своего аналога отвержения мира, то есть от джихада, — хоть физического, хоть суфийского духовного (обе этих концепции, мусульманская и христианская, суть разные трактовки одной и той же ветхозаветной идеи — Нового Исхода вслед за новым Моисеем — Мессией, через Которого будет дан Новый Завет).
Поэтому личная вера никогда не является социально одобряемой практикой. Человек с личной верой может подчинить себе общество путем физического или психологического насилия, причем для этого ему не обязательно делать это сознательно. Например, египетские монахи в IV веке подчинили общество христиан своему авторитету, когда пытались из него убежать. Общество любит таких людей не только тогда, когда они внушают страх, но, во всяком случае, тогда, когда смотрит на них снизу вверх. Никакое общество не будет смотреть на них как на равных. Только снизу вверх или сверху вниз.
Любое общество, а особенно религиозная корпорация, всегда будет пытаться заставить каждого своего члена жить так, будто никакой личной веры у него нет. Это полностью относится и к сообществам христиан, даже не одних только корпораций профессионально верующих (например, клира). Под таким общественным давлением вера и на самом деле может пропасть, и так чаще всего и бывает. Сама по себе необходимость быть «не как все» — это непереносимый психологический дискомфорт не менее чем для 60 % людей, принадлежащих к якобы индивидуалистической европейской культуре.
Из этого абсолютно не следует, будто никакие религиозные корпорации не нужны для людей, имеющих личную веру. Просто необходимо понимать, что они даются в первую очередь для обучения собственной воли, то есть способности следовать своей вере и своему выбору и никогда не растворяться ни в каком стаде, даже если стадо — это паства. Церковь называет христиан словесными, то есть разумными овцами именно для того, чтобы отличить их от баранов.
2 Риски для психики меньше, чем кажется со стороны
Личный религиозный выбор и необходимо связанный с выбором личный религиозный поиск — это также испытание и для личной, а не только общественной психической устойчивости. Выражая общественную конвенцию, выдающийся психиатр Бинсвангер определил психическое здоровье как «безмятежное пребывание среди вещей». Вера дает безмятежность по отношению к вещам, но лишает «пребывания» среди них. А по отношению к невещественному вера лишает «безмятежности»: темы греха, вины перед Богом и страха Божия с точки зрения безбожной психологии можно описать в лучшем случае как невроз, так как, с точки зрения безбожной психологии, речь идет об отношениях с воображаемыми объектами. Впрочем, даже с точки зрения безбожной психологии эти воображаемые объекты могут рассматриваться как полезные элементы адаптационных механизмов, позволяющих невротику социализироваться.
«Народное православие» (у любого народа), если рассматривать его на личном уровне, как раз и создает ряд воображаемых объектов, служащих опорой для адаптационного механизма индивидуальной психики. Это надежно и эффективно. Но беда в том, что личная религиозность (в отличие от «народной») как раз этот механизм и разрушает. Она говорит предметам народной веры, что они суть воображаемые объекты, и хочет объектов более реальных, пусть и не обязательно абсолютно не совпадающих с предметами народной веры. В конце концов, никакое познание реальности не обходится без воображения, и само воображение является средством познания, а процесс познания — процессом творческим…