– Я свожу вас на ужин, – сказал Дэвид по телефону, когда наконец позвонил мне двадцать третьего января, через два дня после переговоров с авиакомпанией «Брэнифф» по поводу ее расширения в Италии. «Свожу вас» – звучало так, будто он заедет за мной и проведет до самого столика. Но потом Дэвид сообщил мне место и время, и я поняла, что он хочет встретиться уже там. Как назло, несколькими днями ранее папа отвез мою машину в сервис, а на такси мне едва удалось бы наскрести денег под конец месяца. Снова просить у родителей было бы некрасиво, а сослаться на свое необеспеченное положение, как какая-нибудь стюардесса или секретарша, и попросить Дэвида за мной заехать тоже бы не получилось, поскольку я работала в Фонде Хантли, а такой деятельностью обычно занимаются те, у кого уже есть деньги, – хотя на самом деле я ничего не зарабатывала.
Естественно, ничего этого он знать не мог, но это было и неважно, ведь обычно все происходило иначе. Со временем я усвоила, что Дэвид всегда такой – держится излишне самоуверенно, что странно, учитывая, какое первое впечатление он производит, но теряется и тушуется, когда дело доходит до деталей.
Печально: хочется, чтобы мужчины, провозглашая себя хозяевами вселенной, вели себя соответствующе, обладали полным контролем над миром, которому приносят столько вреда, но потом они забывают подарить помощнице розы на день рождения или не могут правильно произнести hors d'œuvres[2].
Все, что я знала о Дэвиде, когда мы встретились с ним в ресторане: он госслужащий и ему нравится бурбон, – и оба этих факта я услышала не от него. О государственной службе мне рассказала Марша, а о бурбоне поведал ее муж Рой, выхвативший трубку, чтобы поделиться омерзительной историей о вечеринке студенческого братства в Мэдисоне пять лет тому назад. И все же я потратила на подготовку несколько часов, постаралась навести красоту. Таков был мой расчет: если буду соглашаться на каждое свидание и преподносить себя безупречно, в конце концов один из кавалеров захочет оставить меня при себе.
Только вот с математикой у меня плохо. Иначе бы, наверное, я не оставалась под конец каждого месяца с суммой, которой не хватает даже на поездку на такси.
Помню, как плакала из-за неудавшейся укладки в ванной своей небольшой квартирки, которую папа подарил мне после выпускного, а мама украсила шелковыми шторами от Salamandré и обставила спальным гарнитуром от Weir. Как думала все отменить, когда расковыряла прыщик на щеке, и он закровоточил, и пришлось прикладывать кусочек салфетки, чтобы остановить кровь, как делают мужчины во время бритья, и не испортить макияж. Образовавшаяся позже корочка пару дней выглядела как родинка, пока не отпала. Даже остался шрамик.
В итоге я добиралась до ресторана на автобусе и опоздала на полчаса. Попыталась кокетливо отшутиться, изобразить независимость и беззаботность, но поняла, что Дэвид раздражен, по тому, каким тоном он сказал: «Ничего страшного» – и как улыбнулся, стиснув зубы, и от этого мне захотелось немедленно уйти. Я уже все разрушила – испортила свидание, на которое, может, даже и не хотела идти, и теперь неважно было, высижу ли я до конца вечера, ведь потом я в одиночестве вернусь в свою квартирку на Тертл-Крик, к изысканным цветистым шторам, с мыслями о том, что скольким бы мужчинам я ни ответила согласием, что даже если бы я отправилась не домой, а во «Французский уголок», «Библиотеку» или другие бары, куда ходила обычно, все мои дни всегда будут заканчиваться вот так, пока наконец близкие не смирятся с тем, что мне больше нет смысла жить одной, и передо мной снова не распахнутся двери родительского дома. Я вернусь в свою старую детскую в особняке на Беверли-Драйв, где, вероятно, и умру.
– Похоже, девушки из семьи Хантли не могут позволить себе настоящие бриллианты, – заметил Дэвид тем вечером, указав на мои серьги, после того как мы попросили напитки. – Разве что на вас настоящие алмазы размером с голубиное яйцо. Или, может, это ваш фонд приобрел алмаз Хоупа? Вас в последнее время не преследуют несчастья?
Значит, Марша рассказала Дэвиду о моей семье. О семье со стороны матери, если быть точнее: папа сколотил неплохое состояние на скотоводческих фермах в Техасском выступе благодаря тому, что в тех землях нашли месторождения нефти, но мамина семья владела доброй половиной Далласа. Правда, так было раньше, в старые времена, прежде чем они все распродали и занялись инвестициями. Теперь им принадлежала крупнейшая в Техасе коллекция изобразительного искусства – тот самый фонд, который взял меня на «работу», а отец моей кузины Марши, дядя Хэл, был сенатором.