Они сидели в приватном "уголке", устроенном Гейдрихом в подражание Гиммлеру. Такой же, как у шефа кожаный диван углом, прямоугольный капитальный стол и два кожаных кресла вдоль длинной стороны стола. Даже картины на сходящихся углом стенах чуть ли не те же самые — настолько похожи: романтические развалины на скалистом холме и какой-то сельский пейзаж.
— А не описаетесь, дружище? — спросил Гейдрих, вызывая нажатием кнопки адъютанта.
Разумеется, и эта шутка прозвучала неспроста. В этих стенах просто так даже не дышали. А уж потели и улыбались только со смыслом, и зачастую с двойным смыслом. Вот и сейчас, грубоватая, почти плебейская незатейливость остроты должна была показать собеседнику, что характер их, Гейдриха и Шаунбурга, отношений далеко выходит за рамки служебной подчиненности. Почти дружба…
"Почти…"
— Меня тревожит непроясненность "обратного адреса", — Баст достал из портсигара сигарету и потянулся за зажигалкой, а она у него была примечательная. На первый взгляд как бы и не "Zippo", но на самом деле — австрийская, ручной работы, той же модели, которую американцы и взяли за образец. Подарок "кузины Кисси", женщины, имеющей вкус на красивые и дорогие вещи.
"Аминь!"
— Да, это серьезно, — на этот раз, Гейдрих не стал уводить разговор в сторону, и перешел, наконец, к делу. Ведь дьявол в деталях, не правда ли?
— Вот, посмотрите, Себастиан, — предложил он, выкладывая перед Шаунбургом лист голубоватой бумаги с коротким машинописным текстом, главную часть которого составлял список персоналий.
Баст посмотрел текст. Хмыкнул про себя и прочел еще раз. Прикрыл глаза, повторяя в уме имена, звания и должности.
"Неплохо…"
Прочел для верности еще раз. Гейдрих его не торопил, лишь чуть позже, когда принесли кофе, перевернул лист текстом вниз.
— Спасибо, — кивнул фон Шаунбург на чашку кофе. — И… да. Я запомнил. Но они наверняка захотят увидеть и "тень отца Гамлета".
— У вас мрачный юмор, Себастиан, — усмехнулся Гейдрих. — Но вы правы, захотят. И пусть увидят… ну, скажем, его, — с этими словами шеф "зипо" выложил на столешницу еще один документ и, прикрыв текст ладонью, постучал длинным пальцем музыканта по подписи.
"Доктор Геббельс. Я угадал!"
— Как считаете, сойдет он за "тень отца Гамлета"? — спросил Гейдрих, убирая оба документа.
— Боюсь, что за одной тенью мои собеседники могут вообразить себе еще более впечатляющую… тень, — Баст специально выдержал паузу, чтобы Гейдрих почувствовал не высказанное вслух слово.
Фигура, а не тень.
— Это их право, — чуть пожал плечами Гейдрих. — Разговор ведь идет об очень серьезных вещах. А значит, искренность лучшая политика. Они не могут не знать в каком мы сейчас положении, но и мы знаем кое-что про них. Пытаться дожимать соперника до конца — чревато серьезными последствиями для обеих сторон. А мы, в конце концов, имеем одних и тех же врагов.
— Вы имеете в виду евреев? — поднял бровь Шаунбург.
— Я имею в виду Англию, — усмехнулся в ответ Гейдрих, давая понять, что уловил намек. — А евреи… что ж… они ведь могли бы уехать в Палестину… Но Британская империя этому противится, и нам приходится до поры до времени использовать популярные в народе лозунги.
Разумеется, это не было правдой. Антисемитизм являлся одним из краеугольных камней в фундаменте идеологии НСДАП и отменять его было поздно, если возможно вообще. Другое дело, что в реальной политике — тем более на войне — идеология иногда, хотя и не всегда, уступает, если не здравому смыслу, то хотя бы фактическим интересам. И в последнее время Гейдрих явно начал проводить в "еврейском вопросе" какую-то особую — свою, — хотя, возможно, и одобренную свыше, линию. Во всяком случае, заигрывание с русскими коммунистами, среди которых было полно евреев, и Америкой, где еврейские капиталы играли определенную и совсем немалую роль, могло подвигнуть руководство Рейха решать наболевший вопрос несколько иначе, чем это случилось в истории, известной второму, вернее, первому "Я" Баста фон Шаунбурга. Впрочем, ничего еще не произошло, и история легко могла вернуться в прежнее русло, которого на самом деле, возможно, и вообще не покидала, но могла, разумеется, потечь и в совершенно ином направлении. И Олег Ицкович, превратившийся волею, черт знает каких сил в баварского дворянина и офицера СС, прилагал весь последний год немалые усилия к тому, чтобы "хоть что-нибудь изменить". Разумеется, он не заблуждался: зверь останется зверем, в какие бы одежды он не рядился, но сейчас в расчетах нацистского руководства наметился какой-то иной вариант развития, и грех было бы этим случаем не воспользоваться.
"Где-то так…"
— Мои собеседники, — осторожно предположил Баст. — Могут резонно возразить, что если для них Англия, и в самом деле, откровенный враг, то с нами-то она сейчас не воюет…
— Ключевое слово "сейчас", — кивнул Гейдрих. — Тактическая пауза… Впрочем, британцы и пальцем не шевельнут, чтобы нам помочь, в случае большой европейской войны. А мы можем оказаться втянутыми в нее волею обстоятельств уже в самое ближайшее время. У Британии есть интересы. Есть они и у нас.
— Русским могут прийти в голову те же соображения, — Шаунбург хотел сделать глоток кофе, но не мог. Разговор, блуждавший, словно путник в ночном лесу, в очередной раз вышел "на дорогу", коснувшись одной из "ключевых" точек.
— Да, — сразу же согласился Гейдрих. — Делить континент ничуть не легче, чем мировой океан. И в любом случае, у нас с русскими нет общей границы…
— Пока нет, — это было не возражение, хотя фон Шаунбург мог себе позволить и возразить. В разумных пределах, но мог. Однако сейчас просто уточнил.
— Пока, — кивнул Гейдрих. — Но нам еще рано говорить о вечном мире, не так ли?
— Да, пожалуй, — вот теперь настало время поднести чашку с кофе к губам. — Ведь мы обсуждаем лишь тенденции, — сказал он над краем чашки, как бы вспомнив об этом перед тем, как сделать глоток, — и пытаемся найти точки соприкосновения… Где-то так?
— Совершенно верно, Себастиан. Именно так.
— В конце концов, это можно рассматривать как род спортивных состязаний, — а вот это было уже нечто новое. В прошлые их встречи "испанский вопрос" не обсуждался ни разу.
— В каком смысле, Рейнхард?
— В том, что обе стороны пробуют в Испании свои силы, но противостояние на чужом поле брани — еще не война. Почему бы не рассматривать военные действия не территории третьей страны в качестве товарищеского матча по футболу.
— Крови много… — "задумчиво" протянул Шаунбург и потянулся за сигаретой, вопросительно взглянув на шефа.
— В футболе тоже ломают кости… Курите и перестаньте меня об этом спрашивать!
— Субординация, — усмехнулся Шаунбург и высек зажигалкой огонь. — Я могу использовать в "беседах" вашу метафору? — спросил он, закурив.
— Не возражаю, — усмехнулся и Гейдрих. — Вам придется довести до них мысль, что если мы не можем дружить, то не обязательно должны враждовать. Это важно.
— Я понимаю, — кивнул Шаунбург. — Но наверняка наши контрагенты захотят узнать подробности "провокации".
— Это было хуже, чем ошибка, — признал Гейдрих, не выразив, впрочем, ни малейшего сожаления, ни лицом, ни голосом.
— Вы передадите руководству РККА наше глубочайшее сожаление и объясните, что это была не наша инициатива, и, разумеется, ни в коем случае не операция, санкционированная Рейхсфюрером. Смысл произошедшего, — он сделал нарочитую паузу, словно надиктовывал секретарю служебное письмо, — …у нас произошла утечка. Это прискорбно, но это факт. Mea culpa…
Гейдрих снова остановился, и, на мгновение, сжал челюсти так, как если бы хотел остановить рвущийся из горла поток брани.
— Мы приносим свои искренние извинения… Упомяните, что предатель найден и наказан. Смертью. Укажите, что по нашим сведениям, операцию проводил Абвер. Валите все на Канариса, скажите, что он неровно дышит к англичанам, что у нас конкуренция, что… — Гейдрих махнул рукой, как бы разрешая плести все, что Шаунбург найдет нужным, лишь бы дистанцироваться от "провокации", которая и так чуть не угробила весь проект.