Кроме собственно творчества такая преемственность открыто проявилась в реакции «аудитории» на смерть Башлачева: «Разве мы не видели тогда — с кем имеем дело? Разве не чувствовали? Почему же говорим и пишем о нем так, как он того заслуживает, только сейчас, когда его уже нет? Вопрос больной. И не только к Башлачеву относится. Тот же самый вопрос задавали, когда не стало Высоцкого».[94] Оговорим еще одно сходство биографического мифа Башлачева с мифом Высоцкого — это «мотив» гитары. Не стоит напоминать, какую функцию этот «мотив» играл в репутации Высоцкого. И несколько странно, что на первых порах гитара, как атрибут поющего поэта, барда (хоть и с приставкой рок-), оказалась в очень малой степени востребована башлачевским «текстом смерти». Однако на выставке, подготовленной Череповецким музейным объединением к 40-летию Башлачева в мае 2000 года,[95] «мотив» гитары был представлен в нескольких «изводах»: например, по гитарному грифу посетители поднимались к пролому в стене. Т. е. влияние гитары Высоцкого на башлачевский биографический миф все-таки оказалось довольно значительным. Таким образом, «текст смерти» Александра Башлачева вписывается в культурный контекст и благодаря соотнесению с целым рядом смертей поэтов-предшественников.
В случае суицида важнейшую роль в биографическом мифе играет способ смерти. И не случайно Г. Чхартишвили хочет «обратить внимание читателя на символическое значение способа смерти, который выбирает самоубийца».[96] Башлачев, напомним, выбросился из окна. В «Энциклопедии литературицида» Г. Чхартишвили названо 27 писателей, покончивших с собой таким способом. Только советская литература XX века потеряла в распахнутом окне таких художников, как Г.В. Табидзе и Н.И. Дементьев, И.Я. Габай и А.Л. Бем, С.П. Морозов и В. Ропшин. Французские, австрийские, американские, немецкие, итальянские, японские, чешские, венгерские, польские и даже сирийские художники выбрасывались из окна, сводя счеты с жизнью.[97] Причем причины выбора именно такого способа ухода были самыми разными — от наркомании («Сколько было тех, кто вообразил, что может летать, и выбросился из окна»[98]) и желания полететь (полетать) («Мой близкий! Вас не тянет из окошка / О мостовую брякнуть шалой головой? / Ведь тянет, правда?» Саша Черный[99]) до политических причин — «чаще всего от неминуемой тюрьмы писателя спасает не петля, требующая времени и подготовки, а распахнутое окно. Одно мгновенье, и палачи остаются с носом»;[100] «Спасительное окно, мистический аварийный выход в иной мир, где нет предательства и страха, кому умереть было легче, чем капитулировать».[101] Башлачевский биографический миф впитал в себя все это, поскольку причинами гибели, как уже отмечалось, назывались и политика, и невозможность жить более в этом мире, и наркотики, и психические отклонения. Таким образом, и способом самоубийства Башлачев реализовал в культуре мифологему «смерть поэта».
Отметим еще некоторые особенности башлачевского биографического мифа. Это особый трагизм его личности, позволяющий соотнести «текст смерти» Башлачева с «текстами смерти» Байрона или Лермонтова, например, — «На Саше лежала какая-то печать трагичности»,[102] — говорил Майк Науменко. И «многие из тех, кто близко знал Сашу, сходятся на том, что конец его был предопределен всем складом его характера, темперамента, личности».[103] А. Житинский, вспоминая о встрече с Башлачевым на V фестивале Ленинградского рок-клуба, пишет: «Саша открылся мне каким-то юным, доверчивым, нежным. Может быть, потому, что рядом сидела его Настя и было видно, что он очень ее любит. Вот тогда я и ощутил всю его хрупкость, и впервые какое-то опасение шевельнулось в душе».[104] Слава Задерий: «Он шел по позиции максимализма. Ставил себя в состояние человека, который может в любой момент уйти <…> Он таким образом жил, наоборот, обостряя жизнь смертью»;[105] «он же в своем собственном стиле работал. То есть, не работал, конечно, — жил».[106] Неустановленный автор: «очарованный смертник Башлачев, не пожалевший себя и своих невообразимых стихов, чтобы дать <…> понятие о саморазрушении личности и об утере гармонии как о величайшем триумфе творчества».[107] Более того, многие отмечают: Башлачев предвидел свою судьбу, осознавал, что «отчасти пишет судьбу сам»,[108] пишет подобно тому, как творит произведение искусства. В качестве доказательства достаточно будет вспомнить стихотворение «Трагикомический роман»: «Давай очнемся и вдвоем напишем / Трагикомический роман. // Давай придумаем сюжет, / В котором нам найдется место <…> Итак мы пишем наш роман. / Творим немыслимое чудо…».[109] Святослав Задерий признается по поводу песен «Егоркина былина» и «Ванюша»: «Я боюсь этих песен — но не то чтобы такой… “страшной” боязнью, а — духовной. Потому что человек, входящий в образ того, от имени которого он поет, сам как бы должен отчасти становится своим персонажем. Саш-Баш в этом был очень силен — он сначала входил в образ, потом переносил его на других».[110] Нина Барановская: «Большей боли, чем в песнях Башлачева, я не знаю сегодня ни у кого. Но это была не боль отчаяния, а огромная, не умещающаяся в границах сердца, разрывающая его боль за людей».[111] Не случайно именно по отношению к Башлачеву А. Житинский отметил, «что судьба трагического поэта — такое же произведение искусства, как его стихи».[112]
Заметим, что слово «трагедия» становится в башлачевском мифе одним из ключевых. Хотя сам поэт свой роман определил как трагикомический, мифотворцы опустили «комедию», оставив лишь «трагическую» часть. И действительно — комический момент (даже в сочетании с трагедией) не может быть включен в русский миф о смерти поэта по его внутренней логике; историко-литературный контекст не допустит этого в процессе мифологизации. Единственное исключение здесь — Пушкин, прочно соединивший в сознании аудитории черты трагического поэта и веселого человека.[113] Алексей Марков обратил внимание на соотнесение в этом плане Пушкина и Башлачева под впечатлением от мемориального концерта в БКЗ «Октябрьский»: «Но столько плохого, столько боли, мол, нельзя же так, потому что если вспомнить того же Башлачева, то у него было столько светлого пушкинского юмора… Такая у него теория была, что это как-то уравновешивало…».[114] И башлачевское «жизнетворчество» в «Трагикомическом романе» опирается на авторитет именно Пушкина через использование видоизмененной цитаты из стихотворения «Герой» 1829 года. У Башлачева пушкинские хрестоматийные строки выглядят так: «Тьмы низких истин, как всегда, дороже / Нас возвышающий… роман».[115] Более того — Башлачев прекрасно ощущал тот историко-литературный контекст, в котором жил и творил. Трагические судьбы поэтов-соотечественников Башлачев проецировал на свою судьбу, примером чему может служить стихотворение «На жизнь поэтов», в котором Башлачев «сказал о самом сущностном в поэтической судьбе, в призвании поэта. Там поразительно много точнейших определений поэтического творчества, горестное предвиденье своей собственной судьбы и судьбы своих стихов».[116] Вместе с тем, стихотворение «На жизнь поэтов» может быть понято и как ирония над трагизмом мифа о поэте, но в свете башлачевской гибели читается как предсказание собственной судьбы через призму трагических судеб предшественников.[117]
Все вышесказанное позволяет выделить частные семы «текста смерти» Александра Башлачева, вошедшие в башлачевский миф после (а во многом благодаря) его смерти. Это семы смерть, самоубийство, полет, окно, поэт (последняя сема несет в себе огромный груз культурной памяти). Отметим также сему зима, которая оказывается довольна частотна как время года, в которое Башлачев погиб.
94
Житинский А. Семь кругов беспокойного лада. С.7. Заметим, что статья в журнале «ИВАНОВ» о концерте памяти Башлачева в БКЗ «Октябрьский» 20.02.1990. была названа цитатой из Высоцкого — «Образа в углу — и те перекошены».
95
Об организации этой выставки см.: Костина Маргарита. Место для Башлачева // Речь. № 93 (20291), 26 мая 2000 г. С.1.
99
Цит. по: Чхартишвили Г. Указ. соч. С.301. Заметим, что аналогия с Сашей Черным применительно к Башлачеву не случайна — Юрий Шевчук вспоминал: «С Сашей мы много разговаривали, мы слушали “Аквариум”, Высоцкого, “Rolling Stones”, читали Сашу Черного» (Юрий Шевчук об Александре Башлачеве).
109
Александр Башлачев. Стихи. [М.], 1997. С. 127–128. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы.
110
Святослав Задерий. Указ. соч. С.60. Ср. еще одно мнение по поводу песни «Ванюша»: «Непонятно и жутко — оттого и страшно» (Из статьи: Россия Егора Летова // Янка Дягилева. Придет вода. С.100).
113
По мнению исследователей «пушкинской мифологии», в массовом сознании Пушкин — «беспечный весельчак», «пьяница», «Пушкин может все, он бесстрашен» (См.: Загидуллина М.В. Пушкин и Достоевский как народные герои (к вопросу о массовом восприятии личности и судьбы гения) // Вестник Челябинского университета. Сер.2. 1999. № 1). В доказательство мысли о соединении в мифе о Пушкине черт трагического поэта и веселого человека можно напомнить две песни Юрия Шевчука: в песне «Памятник (Пушкину)» поэт назван «любителем баб и крепкого вина», тогда как в песне «В последнюю осень» ключевым является трагический мотив раннего ухода поэта, заданный в русской культуре Пушкиным («Уходят в последнюю осень поэты. / И их не вернуть…»).
115
Подробнее см. нашу статью: Легенда о Поэте: Александр Башлачев и Александр Пушкин (в печати).
117
Нечто похожее произошло с песней В. Высоцкого «Мой друг уехал в Магадан». Игорь Кохановский, которому посвящена песня, вспоминает о событиях 25 июля 1980 года: «И вот первое, что донеслось до меня из далекого Вашингтона, была песня, столько раз пропетая мне Володей в нашем тесном кругу, а теперь предваряющая известие о его кончине. “Боже мой, — подумалось тогда, — ведь такое не приснится и в дурном сне! Написанная как веселое, шуточное, дружеское послание — песня передается в такой день по “голосу” из-за океана”» (Цит. по: Титаренко В. Прощай, Высоцкий. Документальная хроника похорон. Тамбов, 1998. С.28–29).