А Юи узнала, что день их путешествия был единственным днем в месяце, когда Такэси не брал с собой телефон. Он говорил, что поездка нужна ему физически, что ему нужно прочувствовать это расстояние всем телом. А телефон отбрасывал его назад во времени, сталкивал лоб в лоб с самим собой, таким, каким он был во все остальные дни.
Такэси на всякий случай дал номер Юи матери, которая оставалась сидеть с внучкой, когда он уезжал. Так еще один человек узнал о существовании Телефона ветра и о молодой женщине, которая раз в месяц в воскресенье выезжала в сторону горы Кудзира.
Юи и Такэси виделись только во время поездок в «Белл-Гардиа». Как будто место их первой встречи должно было определить, что ждет их в будущем. И все же расстояние между ними сокращалось. Вскоре они начали ежедневно обмениваться сообщениями.
В тот вечер, когда Юи в поисках перчаток наткнулась на завернутый в упаковочную бумагу подарок для дочки, она написала именно ему. Юи переезжала в спешке. Вещи хватала не глядя и закидывала в коробки: ей казалось, что они жгут пальцы. Так в новом доме очутилось пугающее множество того, что она когда-то покупала для дочки и находила до сих пор, хотя с переезда прошло два года: вещи, мимо которых Юи не смогла пройти; покупки с распродажи, которые грех было не взять, даже если по возрасту давать их дочке было рано; платья, ожидавшие, когда девочка до них дорастет. Время от времени Юи находила кукол, альбомы для рисования, юбочки, которые по своей рассеянности забыла отдать ей. Когда она смотрела на них, сердце так и щемило: Юи не могла простить себе, что лишила дочку этих маленьких радостей.
Такэси ответил на ее сообщение очень тепло, с заботой, и она стала писать ему каждый раз, когда это повторялось. Он пообещал ей, что когда-нибудь, когда она почувствует, что готова, они вместе приберутся у нее дома, разберут все шкафы, ящики, а главное – так и стоявшие нераспакованными с переезда коробки, перед которыми Юи испытывала неподдельный ужас.
Такэси тоже писал Юи, когда ему виделась жена: то в пациентке, стоявшей к нему спиной у окна, то в женщине, перебежавшей ему дорогу наперерез, когда он спешил на работу. Ей он рассказал, как волнуются воспитательницы детского сада из-за того, что его дочь не говорит. В саду она рисовала, участвовала в общих занятиях, но не издавала ни звука. Никто уже не помнил голос Ханы, да и самому Такэси казалось, что он стал его забывать. В такие моменты он смотрел короткие видео, хранившиеся в компьютере: Хана поет песенку из мультфильма, Хана, коверкая слова, пытается напеть традиционную песню, Хана с умным видом говорит глупости, которые только в этом возрасте и можно говорить.
Когда его охватывала тоска о том, что он потерял, смешанная со страхом, что это еще не конец испытаний, которые уготовила ему жизнь, он писал Юи, что ему «немного грустно», и она все понимала. Сами того не замечая, Юи и Такэси стали похожи друг на друга.
Такэси другими глазами взглянул на свой дом, и особенно на те его уголки, где он прятал что-то от Ханы: опасные предметы, сладости, вещи, которые Хана разбросала и не убрала за собой и которые в наказание исчезали без следа. Он перестал покупать подарки заранее и одежду на вырост. Когда он видел в магазине что-то, что должно было ей понравиться, покупал и отдавал сразу. Он узнал от Юи, что завтра – не данность, его в принципе может не наступить.
Юи, в свою очередь, стала ходить к врачам. После двух лет подсознательной надежды, что очередная простуда перерастет в воспаление легких и запущенная боль в горле будет нестерпимой настолько, что она не сможет думать ни о чем другом, она снова начала думать о здоровье и заботиться о себе, как умела.
Когда на улице ее что-то смешило или умиляло: собака в парке, играющая сама с собой, потому что хозяин задремал, или дети в прогулочной тележке, которые весело кричали, увидев поезд, – она снимала короткие ролики, своего рода хайку в видеоформате. Юи забывала о них на время, а потом пересматривала по пути на работу, или перед сном, или в любое другое время дня, когда становилось тяжело на душе. Как и Такэси, она накопила целую коллекцию таких фильмов, и их хватало, чтобы хоть немного осветить самые мрачные часы.
А потом наступала субботняя ночь, а за ней, как по расписанию, то самое воскресное утро, когда они ехали вместе в «Белл-Гардиа». Тот условленный час, в который она коротко ударяла кулаком по кнопке клаксона, сообщая Такэси, что приехала, как когда-то в детстве сигналила матери, чтобы та скорее выходила из дома. То мгновение, когда Такэси поднимался с бордюра статуи Моаи, чтобы сесть в машину рядом с женщиной, о которой ему хотелось узнать еще больше. Мгновение, когда он испытывал счастье и какое-то особенное удовольствие от того, что снова видел ее улыбку, блестящие глаза, маленький рот с пухлыми губами, острый нос, ее волосы, менявшие цвет на уровне плеч.