Проехал велосипедист. Прошел продавец скотенга. Люди шли и шли. Они не глядели на меня. Очевидно, то, что я расселся на пешеходной дорожке у самого края моста, казалось им нормальным. Кто знает, быть может, у меня для этого вполне подходящий вид. Моя одежда, волосы и физиономия, вероятно, вполне сообразуются и с местом, которое я выбрал, и с моей позой. А может, дело было в том, что я сам не ощущал никакой неловкости.
Отсюда я обозревал окружающий мир. Теперь уже под новым, ранее неизвестным мне углом зрения. Я превратился в цемент, в камень, в фонарный столб, которые судьба поместила у края дороги, чтобы они коротали здесь дни и ночи, безучастно созерцая и дождь, и лору, и прочие события. Я превратился в мутную, маслянистую воду под мостом, годную разве для подмывания. Я стал лягушкой, вскачь перебиравшейся через дорогу, чтобы устроиться в сточной канаве возле натыканных внизу домишек. В этом перевоплощении было своего рода утешение.
Я узрел свои собственные глаза на лице продавца баксо, который мерно постукивал по чашке, зазывая покупателей: тинг! тинг! тинг! Я стал велосипедным колесом, катившимся по кучам нечистот на берегу реки.
Я мог стать чем угодно, стоило только выбрать. Затем я увидел в своем доме некоего человека, его приемную дочь и его тетку. Человек этот жил, увязнув в своих добрых деяниях, которые он отпускал в кредит. Он жил, мечтая о свиданиях с некоей Розой, и уже не мог отличить, где кончаются его видения, а где начинается расплата за его собственные дела. Он ужасно хитро рассчитал, что в будущем ему зачтутся все его добродетели. Он был очень рад завязнуть в такой позиции, где можно ничего не выбирать. Он нарочно создавал себе такие условия, которые вынуждали его к героическим действиям. Он стал палачом для самого себя.
Он втайне надеялся на то, что каким-то чудом сможет жениться на своей приемной дочери, когда она войдет в возраст.
Он отправился в свое родное захолустье, забив себе голову черт знает чем. Вообразил, будто навлек на себя ненависть земляков, якобы потому, что он был бунтарем, борцом за новые ценности. Современным человеком, отбросившим заплесневелый этикет, как страшную заразу. Он вооружил свою смятенную душу рядом тезисов, позаимствованных у разных выдающихся личностей. Он решил, что ждать больше нельзя. Он явился, чтобы все предать разрушению. И породить что-то новое, согласное, по его мнению, с духом времени.
Он купил цветы и настроился проливать слезы. Он вошел в родной дом, словно Ромео с киноэкрана, увидевший распростертое тело Джульетты. Он был уверен во всех своих предположениях. Между тем его мать, которую он считал умершей, на самом деле стояла, окруженная родственниками, на автобусной станции, ожидая его прибытия. Он не обернулся к ней. Фигура старой женщины показалась ему плодом расстроенного воображения. Он прошел мимо. Направился прямо к ее постели. Припав к подушке, помолился о том, чтобы душа этой женщины была благосклонно встречена на пороге райской обители. Он не замечал ни прикосновения ее руки к своему плечу, ни ее горячих слез, ни отчетливо слышимых рыданий. Он пошел на кладбище к тому месту, где она, по его мнению, была погребена. Все члены семьи последовали его примеру, не исключая и самой матери. Он стал на колени у могилы. Рассыпал на ней цветы. Выполол сорную траву. Подобрал себе на память старинную монету. Помянул все добрые дела и помолился об отпущении всех грехов. Между тем старушка, поглаживая сына по голове, пыталась пробудить его от этих безумных грез. А обступившие их родственники подавали разноречивые советы.
Затем этот человек возобновил свою войну с пережитками. Ему казалось, что все пытаются связать его по рукам и ногам. Между тем окружающие словно начисто забыли о том, что он еще способен принимать на себя какую бы то ни было ответственность. Он пытался вводить новые, ранее не слыханные способы общения. Он никогда не раскрывал рта без нужды и пренебрегал обменом любезностями. Он бранился в открытую, не считаясь с приличиями ни в каких ситуациях. Он утверждал, что обо всем говорит прямо и честно. Он только радовался, когда его называли сумасбродом, помешанным, тронутым, себялюбцем и наглецом.
В течение двух месяцев ему удавалось привлекать к себе общее внимание. Но затем экономические трудности и другие, более значительные события отшибли у окружающих всякую охоту следить за ним. В конце концов к нему •притерпелись. Стали смотреть на него как на пустое место. Выдвинулись новые, более интересные люди и проблемы. И если его усилия и привлекали чей-то мимолетный взгляд, то в этом взгляде была исключительно жалость. Тогда он понял, что возомнил о себе нечто несусветное, и начал потихоньку съеживаться, пока не превратился в лопнувший пузырь. И он покорился судьбе, став проделывать все то, чего ожидали от него другие. Эпопея закончилась.