– Я вас умоляю, – процедил Филип ледяным тоном. – Репутация женщины сегодня – это ничто. Ну, давайте дальше – откровенно, раз уж начали!
Тем не менее лицо Эррингтона побледнело, в глазах появился опасный блеск. Совершенно непроизвольно он то и дело трогал пальцами подаренную ему Тельмой розу, которой он украсил свою петлицу.
– Mon dieu![9] – с изумлением выкрикнул Дюпре. – Перестаньте так на меня смотреть! Похоже, мои слова вам не по вкусу, если они вызвали у вас гнев! Однако не я придумал эту историю! Я ведь не знаю мадемуазель Гулдмар. Но, поскольку ее красоту считают сверхчеловеческой, люди говорят, что тот, кто подбирает ей духи, ее парикмахер и тот, кто ухаживает за кожей ее лица – это сам дьявол. Короче говоря, ее считают самой настоящей ведьмой, опасной для жизни и здоровья других.
Эррингтон громко рассмеялся – последние слова Дюпре явно вызвали у него облегчение.
– И это все? – спросил он слегка презрительным тоном. – Господи боже! Что за сборище дураков все эти люди, причем омерзительных дураков, раз они считают, что красота – это признак злых чар. По крайней мере, Дайсуорси вовсе не испуган до смерти тем, что, как он думает, так называемая ведьма пытается его завлечь.
– Да, но ведь он рассчитывает обратить ее в христианство, – серьезно сказал Макфарлейн. – Изгнать из нее зло, так сказать. Он сказал, что добьется этого, какие бы средства ему ни пришлось для этого применить.
Что-то в этих словах Сэнди насторожило Лоримера. Он приподнялся в шезлонге и спросил:
– Надеюсь, мистер Дайсуорси при всей своей глупости все же на заходит так далеко, чтобы всерьез верить в существование ведьм и колдуний?
– Он в них верит, – заявил Дюпре. – Он верит в то, что они есть – в самом буквальном смысле! Он утверждает, что об этом сказано в Библии. И он очень упорен в этом своем убеждении – и чем пьянее, тем упорнее.
С этими словам Дюпре весело засмеялся.
Эррингтон пробормотал себе под нос что-то нелестное по поводу умственных способностей мистера Дайсуорси, но его друзья не расслышали, что именно. Затем он сказал:
– Пойдемте-ка все в кают-компанию. Нам надо поесть. Давайте оставим пока разговоры о Гулдмарах. Я нисколько не жалею, что пригласил их завтра нанести нам визит. Не сомневаюсь, что всем вам они очень понравятся.
Вся компания спустилась по трапу на лежащий более низко уровень палубы. Макфарлейн, следуя за хозяином яхты, спросил:
– Так вы говорите, что эта девушка прямо милашка?
– Милашка – неподходящее слово для этого случая, – хладнокровно сказал Лоример, отвечая вместо Эррингтона. – Мисс Гулдмар потрясающая женщина. Вы такой никогда не видели, Сэнди, мой мальчик. Она только один раз на вас взглянет – и вы начнете петь соловьем. Она вас разом в копченую селедку превратит! Что же до вас, Дюпре, – добавил Джордж, критически оглядев миниатюрного француза, – то дайте-ка прикинуть… Ну да, вы, пожалуй, достанете ей до плеча, но, конечно, никак не выше.
– Это невозможно! – воскликнул Дюпре. – Выходит, эта мадемуазель – великанша.
– Ей необязательно быть великаншей, чтобы превзойти вас ростом, mon ami, – засмеялся Лоример, лениво пожимая плечами. – Господи, как же я хочу спать, Эррингтон, старина. Мы что, вообще не собираемся ложиться? Тут ведь бесполезно ждать, когда стемнеет, видите ли.
– Сначала поешьте чего-нибудь, – сказал сэр Филип, садясь за стол в кают-компании, на который стюард подал вкусную холодную мясную закуску. – Нам пришлось много грести и бродить вверх-вниз по холмам, – пояснил он остальным, – так что мы немного устали.
После этого радушного приглашения друзья, рассевшись за столом, отлично поужинали. Когда с едой покончили, Дюпре осушил небольшую ликерную рюмку шартреза в завершение долгого и богатого на события дня. Остальные присоединились к нему – за исключением Макфарлейна, который в очередной раз заявил, что «мужчина без виски – не мужчина». Он решил продолжить сжигать свой организм алкоголем, вопреки всем доктринам сохранения здоровья, и погрузился в приготовление смеси из лимонного сока, сахара, горячей воды и яда, то есть виски – своего обычного напитка, принимаемого на сон грядущий.
Лоример, часто весьма словоохотливый, на этот раз наблюдал за ним, не произнося ни слова. Затем он встал, потянулся, встряхнулся, словно лабрадор-ретривер, зевнул, подошел к пианино, которое стояло в почти не освещенном углу кают-компании, и начал тихонько ласкать клавиши пальцами. Надо сказать, такая манера не всегда свидетельствует о высоком исполнительском мастерстве, но почти безошибочно указывает на человека, любящего музыку, который тонко чувствует любую мелодию и воспринимает фальшивую ноту как пытку. Лоример не претендовал на то, чтобы его считали талантливым музыкантом. Когда его спрашивали, играет ли он на музыкальных инструментах, он небрежно отвечал, что «бренчит немножко». Однако это его «бренчанье» зачастую доставляло окружающим гораздо больше удовольствия, чем игра опытных исполнителей, настоящих виртуозов, обладающих отточенным мастерством. На этот раз он, казалось, испытывал некоторую нерешительность. Начав с небольшой изящной прелюдии Шопена, он лишь затем перешел к исполнению другой композиции. Эта музыка была настолько проникающей в душу, страстной, мощной, вызывающей то грусть, то восторг, что даже флегматичный Макфарлейн перестал прихлебывать свое пойло, а Дюпре обернулся, не скрывая изумления.