Рабочий приложил руку к виску и многозначительно сказал:
– Есть один паренек в Следственном комитете. Хотя он не совсем из наших, думаю, подход к нему найти можно.
– Надо связаться с парнем, только очень аккуратно, – предложил Георгий Алексеевич. – Может, за это возьмется Виктор Петрович? – Он внимательно посмотрел на «ежика».
– Спасибо, товарищи, за доверие, – удовлетворенно произнес тот. – Но думаю, будет лучше, если мы начнем вместе с Василием Дмитриевичем, – он кивнул головой в сторону высокого рабочего. – Все-таки это его связи.
– Согласен, – сказал лидер. – Но не затягивайте и помните: мы должны знать не только все, что удастся обнаружить следователям, но и версии, которые находятся у них в разработке. Тогда мы сможем действовать адекватно и своевременно. А теперь давайте разберемся, кто мешает нашей акции на площади? Что ты там говорила, Ниночка?
Единственная среди присутствующих женщина хотела было встать, но потом, вспомнив о том, что заседание носит не совсем официальный характер, осталась на месте, только немного подалась вперед.
– Среди наших товарищей ходят какие-то отморозки и ведут кощунственные речи, унижающие достоинство Ильича, – с жаром проговорила она.
– Есть предположения, кто они? – поинтересовался Лиганов.
– Думаю, из «Правого дела», они давно уже точат зуб на Ленина, – ответила Петрова.
– Применить силу?! – не то спросил, не то предложил Василий Дмитриевич. – Один раз накостыляем, больше неповадно будет!
– Хорошо бы, конечно, – будто соглашаясь, сказал Георгий Алексеевич. – Но власти могут расценить это как драку, а значит, у милиции появится основание за нарушение общественного порядка попытаться вытеснить нас с площади. Надо действовать как-то поаккуратнее.
– Можно применить тактику окружения, – предложил Виктор Петрович.
– Поясните, пожалуйста, – попросил Лиганов.
– Как только становится понятно, что в наши ряды попал хулиган, его замыкают плотным кольцом так, чтобы пространства у него оставалось не больше полуметра, и молча стоят. Действует безотказно – начинают нервничать и суетиться даже самые непробиваемые смельчаки, – объяснил «ежик».
– А если полезут в драку? – с сомнением в голосе произнесла Петрова.
– Исключено, – возразил Виктор Петрович. – Во-первых, пространства для размаха не будет, а, во-вторых, если не самоубийца, то должен понимать, что воевать сразу с двумя десятками человек невозможно, тем более что всегда могут надавать с тылу.
– Предложение хорошее, – подытожил лидер. – Надеюсь, такая «психологическая атака» надолго отобьет охоту у «правых» вставать на нашем пути. Давайте попробуем: доведите данную информацию до старших групп, а они растолкуют, что к чему, остальным.
– Георгий Алексеевич, но нам надо определить, как долго будем проводить акцию на Красной площади, ведь холода на носу, – сказал совершенно лысый человек в очках, который раньше не произнес ни слова, зато внимательно слушал. – Может, как украинцы, разобьем палаточный лагерь?
Лиганов ответил не сразу, видимо, его самого тревожил этот вопрос. Наконец, он откашлялся и вполголоса произнес:
– Вы прекрасно понимаете, что люди, собравшиеся на площади, – не самого юного возраста. Палатки им противопоказаны по состоянию здоровья. К тому же, я не хочу, чтобы нас связывали с украинскими «оранжевыми»: они по духу – наши антиподы. Но и ставить вопрос о прекращении акции преждевременно. Надеюсь, все с этим согласны? Еще нужно в ближайшее время так распределить силы, чтобы сократить время дежурства, скажем, до четырех часов. Такое время простоять, даже на морозе, вполне по силам любому. Ну и давайте как-то продумаем ситуацию с чаем: разве нельзя организовать дело так, чтобы митингующие могли получать его каждый час.
– Может, чего покрепче? – улыбнулся Василий Дмитриевич.
– Нет, никаких спиртных напитков, – резко парировал Лиганов. – Для нас крайне важно, чтобы люди сознательно, безо всяких допингов, протестовали против посягательств на нашу святыню. К тому же, если начнется бражничанье, да еще и при дармовых напитках, то сразу появятся пьяницы, забулдыги, бомжи. Ясно, что они будут дискредитировать наше движение. Выпьем потом, когда нам вернут Ильича!
20
К художнику Каськову этой ночью опять пришла муза. В ее белом струящемся платье было столько снежных полутонов, что Виктора вновь захлестнуло желание немедленно схватить кисть и попытаться передать удивительные оттенки простого цвета. Такое, он слышал, можно увидеть только на Севере в бескрайних просторах. «Арктика» одежды очень органично дополнялась голубизной глаз поразительной глубины. Это был лед, он завораживал, затягивал в пучину умиротворяющего холода.
Наверное, такое наваждение и не дало ему начать акт творчества, хотя, по правде, Виктор уже очень давно не стоял перед мольбертом: в последние месяцы он боялся даже смешивать краски: цвета получались ядовитыми и тошнотворными.
Гостья неожиданно заговорила строгим голосом с интонациями, напомнившими художнику жену, бросившую его два года назад. Они полюбили друг друга еще в студенчестве, и два десятка лет она, выучившаяся на актрису, терпеливо играла несколько главных ролей в спектакле его жизни: хозяйки, любовницы, натурщицы и, наконец, продюсера. С таким большим ребенком, каким жена считала Виктора, у нее даже в мыслях не возникало желания иметь других детей. Тем более что ее мальчик, уже и с сединой в волосах, оставался сумасбродным вундеркиндом, не устававшим заявлять на всех углах: «Я – гений!» Она безропотно выполняла все его «хочу!» и однажды даже добилась заказа на портрет у шведской принцессы. После того, как Каськов блестяще справился с работой – он, действительно был талантливым человеком, – репродукции его картин появились в каталогах престижных европейских выставок, да и на родине к нему стали присматриваться с интересом.
Две вещи омрачали существование семьи. Правда, с взрывным характером художника супруга как-то справлялась: достаточно было в минуты безудержной агрессии потешить самолюбие гения, ласково говоря, что он единственный на свете, и приласкать его. «Мальчик» сразу затихал, становился ручным, и чаще всего дело заканчивалось жаркими объятьями в оборудованном на втором полуэтаже мастерской алькове или в семейной спальне на кровати из красного дерева, которую Виктор соорудил сам, любовно украсив спинку резьбой, изображавшей интимные сцены.
Намного сложнее оказалось со спиртным. Оно неизменно сопровождало и успех, и неудачи, да и просто употреблялось как лекарство от наваливающейся хандры. Бороться с болезненной привязанностью было бесполезно, и даже если в доме или мастерской не замечалось ни одной бутылки с алкоголем, это вовсе не означало его отсутствия. Водка могла найтись в одной, а то и в нескольких емкостях с растворителями или другими «художественными» жидкостями, во множестве стоявшими на полках. Виктор умудрялся набираться, даже рисуя позирующую ему жену: скрытый холстом, он потихоньку отхлебывал из бутылочки, на которой было написано «Льняное масло». А таких на небольшом столике сбоку от него стояло несколько. И бывало, к концу сеанса он просто падал на пол у мольберта, а утром, придя в себя, обнаруживал под головой подушку, а поверх тела теплое одеяло.
Был, однако, в его жизни непродолжительный период, когда он не пил после того, как попал в аварию. Каськов возвращался из райцентра, где расписывал для дома культуры панно. Оказавшаяся рядом с ним соседка попросила его поменяться местами, и Виктор сел у окна. Именно сюда врезался не вписавшийся в поворот грузовик. Никто, кроме художника, серьезно не пострадал, зато он, приняв удар на себя, оказался в тяжелейшем состоянии. Когда его спустя полтора часа привезли в областную клинику, врачи констатировали клиническую смерть. В конце концов, им все же удалось спасти молодого человека с переломанными ребрами и черепно-мозговой травмой.
После выписки из больницы Виктор выглядел, как блаженный. Его светящиеся глаза отыскивали в окружающем какие-то необычные ракурсы, он лихорадочно старался запечатлеть их на холсте, прерывая работу только на непродолжительный сон. И это были, действительно, достойные картины, которые могли украсить самую престижную выставку. Когда не хватало денег на холсты, в дело шли старые картины, обнаруженные им в подвале школы, где одно время Каськов преподавал рисование. Но художественная общественность, как называли тогда сосредоточивших власть десяток бородатых мэтров, обошла вниманием появление нового незаурядного таланта. И он снова стал прикладываться к бутылке.