Я не был уверен в этом. Одно дело убивать в бою, когда тебе угрожает опасность. Как на их гребанном Полигоне. Или как сейчас, но в перестрелке с охраной, в живом противостоянии. Но всаживать стилет в человека раненого, безоружного, не сопротивляющегося?.. Совсем другое дело.
— Папа, мы тебя любим!.. — продолжала девочка. — …Возвращайся домой поскорее!
— Не стрелять! Он сможет! Он справится! — продолжала Катарина. Моя рука задрожала.
— Пожалуйста, сеньор… — зашептал сидящий передо мной человек. — Не надо!..
— Я сказала не стрелять! Отставить! Я командую операцией, я решаю, что делать! — донесся до меня новый крик. Слишком энергичный, гораздо более эмоциональный, чем предыдущие. И я перевел глаза на визор, на показывающие перекрестья прицелов «виолончелей» выходы.
Нет, они целились не в него, да и не могли бы при всем желании — Торетто всё еще сидел за машиной. Два из трех возможных перекрестьев сходились на мне, на моей голове.
— Не стрелять! — вновь закричала Катарина, почти истерически. — Дайте еще время! Оно есть!
Я поднял голову, поднял глаза. И посмотрел на самого себя, свое лицо через перекрестье снайперской винтовки.
Это не просто тест. Тест контрольный. В случае непрохождения — утилизация, без условий и оговорок. Да, Торетто умрет всё равно, он обречен, но если убью его не я…
…То опережу этого человека на несколько мгновений.
У меня нет выбора. Как бы я ни хотел уйти, не нырять в эту воняющую дерьмом кашу, я не могу. Обратной дороги нет. Или с ними, или вперед ногами. Я знал, что придется платить, я дважды, отдавая в этом отчет, подошел к дверям бело-розового здания добровольно… Но не думал, что цена будет ТАКОВА.
В этот момент меня спас инстинкт самосохранения. Я не хотел убивать Торетто, не хотел становиться палачом, не хотел лишать девочку отца… Но жить я хотел сильнеё.
Через мгновение моя рука размахнулась и всадила-таки ненавистный стилет в горло живого плачущего человека. Ангел, выгравированный на ручке, всё так же скорбел, как ему и было положено, но только теперь я осознал, ПОЧЕМУ он это делает.
— Хуан, время! Эвакуация! Срочная! Бегом к машине! — орала Катарина, но я не слышал ее. Я молча брел к выскочившему на полном ходу во двор «Мустангу», ненавидя себя. За спиной мне смеялась и улыбалась маленькая девочка, обнимающая большую, размером с её саму, собаку:
— Папа! Мы с Хорхе очень-очень сильно тебя любим! Возвращайся домой, поскорее!
Глава 1. Дочери единорога
ЧАСТЬ I. АНГЕЛОК
Глава 1. Дочери единорога
Октябрь 2447 г., Венера, Альфа
«…Она была красива!..»
Не так. Притянуто за уши, мало красок.
«…Она была божественно красива!..»
Снова мимо. Как же передать словами, что я чувствовал тогда?
«…Она — богиня!..»
Вот, то, что надо!
…Она была богиней. Высокая, стройная, атлетическая лишь самую малость, что только подчеркивало её хрупкость. Да, хрупкость, которую не замаскируешь показной накаченностью; складывалось ощущение, что ткни пальцем — и эта сеньорита рассыплется на сотни тысяч маленьких сеньорит!
…И в то же время мужественность, которой несло от неё за километр. Я чувствовал… Не так, ЗНАЛ, что она слабая и хрупкая, но также знал, что попытайся кто-нибудь сделать ей то, что ей не нравится, отхватит так, что у меня не хватит фантазии описать последствия.
Девочкаа пытается быть сильной. Жизнь потрепала ее, поломала, заставила забыть о слабостях. Крепится, старается изо всех сил, и, учитывая место обитания, у неё получается…
…Но внутри она — маленькая испуганная сеньорита, которую, как и всех маленьких сеньорит, нужно приласкать, обогреть и защитить. Несмотря на грозность и внешность истинной валькирии.
— Очнулся? — ухмыльнулась истинная валькирия в свое отражение в зеркале. При том, что виртуалом вокруг неё не пахло, а зеркало находилось ко мне под таким углом, что меня в нем она точно увидеть не могла.
Я попытался ответить, но лишь протяжно застонал и закашлялся.
— Лежи-лежи! — снисходительно усмехнулась валькирия. — Тебя несколько дней на всякой дряни держали, возможны слабость и головокружение. Лучше пока не вставай.
— Ну, если кино продолжится — с радостью! — отозвался я, кивая на её вид, чем вызвал на лице своей собеседницы бесстыдную улыбку. Она и не думала прекращать начатое, даже несмотря на мое замечание; наоборот, движения её приобрели отточенную долгими тренировками плавность и текучесть, и сумасшедший, просто потусторонний эротизм!
— С пробуждением! — она обернулась. Я почувствовал, как челюсть моя невольно движется к земле. А что вы хотите, мне всего восемнадцать!