– Что задумал? Что будешь делать дальше? – усмехнулась наблюдающая за операцией Катарина.
– Если попробует высунуть руку, чтоб выстрелить – отстрелите ее, – произнес я, пригнулся и пополз в обход. Со стороны боковой стены позиция для меня была бы выгоднее, но там я мог стать мишенью того типа, что спрятался в подъезде, если 'виолончелистка' вдруг его проморгает. Вряд ли это произойдет, но тяжело в учении…
– Хуан, три минуты, – сказала Катюша спокойным, но тревожным голосом. – Время пошло.
Отлично, гвардия в пути. Через три с половиной минуты здесь будет патруль, а то и не один, в штурмовой броне и с иглометами. И ему будет по барабану, чья здесь ведется операция. Значит, нужно выполнить задание и убраться к чертям собачьим в озвученное время, и ни секундой позже.
– Так точно! – прошептал я и приготовился, чувствуя кипение адреналина. Ну, вот он, выход один на один, проверка всех полученных навыков…
…Торетто услышал, почувствовал меня, и сработал на опережение, высунув руку из укрытия так, чтобы снайперы не попали в него. И не глядя выстрелил в место, где я должен был находиться. Правда, в момент выстрела меня там не было. Подожди он долю секунды, у него были бы шансы, а так…
Через секунду я стоял на заднем капоте машины и спокойно всаживал одну за одной пули в его руку: 'Armado' – слабенькое оружие, одной пули для гарантированного обезвреживания может не хватить. Раздался вой, пистолет из его ладони выпал. Окровавленная рука одернулась, прижалась к груди. Понимая, что больше опасаться нечего, я спрыгнул и грозно встал перед этим человеком.
– Сеньор, не надо! Прошу вас! – пролепетал он. – Сколько они заплатили? Я заплачу больше. Гораздо больше!
Я молчал. Сердце билось со страшной силой от мысли о предстоящем. Вот он, момент истины.
…Для чего я повесил портрет своего кумира? Зачем? Почему вышел на Плац с муляжами гранат и игольником? Какую цель поставил перед собой изначально, когда шлюзовые ворота бело-розового здания за мной закрылись?
Правильно, я не хочу быть игрушкой. Больше не хочу. А это значит, что ЛЮБОЙ приказ я должен отдавать себе сам.
Мне сказали, он преступник, что его надо убить. Отдали такой приказ. И любой порядочный подчиненный должен его исполнить. Кто-то бездумно, оперируя тем, что 'приказ есть приказ, его не обсуждают'. Кто-то оценивая его суть – убить надо бандита и подонка, а значит, он не противоречит базовым императивам и исполним. Из первых обычно состоят армии специалистов плаща и кинжала 'подземного' мира планеты, из вторых – специальные службы. Но все они – исполнители.
Я же – игрок, 'император'. Принимающий решения. А значит, и сейчас мне необходимо принять его. Кровь этого человека будет не на руках королевы, не на руках Катарины или Сирены с Мишель. На моих. А значит, простое испытание кровью, стандарное корпусное натаскивание, превращается в испытание меня самого, определение, кто я.
Действительно, кто я? Пешка-исполнитель, прячущийся за спущенную 'сверху' разнарядку? Или все-таки тот, кем собираюсь стать, ради которого и повесил злополучный портрет? 'Император' по классификации дона Алехандро? Да, жить, зная, что ответственность лежит не на тебе легко, и я, как большинство курсантов корпуса, в любой момент могу отговориться этим, бездумно воткнув 'скорбящего ангела' в глотку. Но тогда на следующий же день мне придется снять портрет Гагарина и до конца жизни не вспоминать о былых мечтаниях. Быть тем, кого они из меня готовят, беспрекословным подконтрольным оружием. Или все-таки взять эту кровь на себя, обагрить руки, но жить с этим до конца жизни.
'Давай, Шимановский! Решай! – усмехнулся мой бестелесный собеседник. – Либо сейчас, либо никогда, ваше императорское величество!'
Я стоял, не в силах довести начатое и чувствовал, как руки дрожат, а сердце истерически бьется. Видя мою неуверенность, но поняв ее на свой лад, Торетто продолжил:
– Хотите, в два раза? Нет? – Глаза его лихорадочно заблестели. – Три! Я дам в три раза больше!
Я молчал.
– Хуан, ну же! Время! – донесся недовольный окрик Катарины.
– Нет? Сколько? Назовите цену! Пять миллионов?! Хотите пять миллионов?! Семь?! Десять?! Сеньор, десять миллионов!!! – кричал мой противник, точнее, моя жертва.
Я вытащил из чехла трехгранный стилет с белой костяной ручкой и выгравированным на ней ангелочком.
– Ее величество Лея Первая Веласкес недовольна вами, Сеньор Торетто… – Голос мой дрожал. – …Вы приговорены к смертной казни. Приговор приводится в исполнение немедленно, обжалованию не подлежит.
– Нет сеньор!.. – зарыдал сидящий. – …Не убивайте меня! Пожалуйста!
– Хуан, ну ты чего? – почти кричала Катарина. – Кончай его!
– Пожалуйста!.. Я не буду больше!.. Все брошу и уеду! Оставлю все деньги, все золото Короне!.. – Слезы лились и лились из его глаз ручьем.
Да, я не должен был его слушать, мне нужно было просто воткнуть в него 'скорбящего ангела' и бежать. Но я не мог сделать этого. Я не мог осудить человека, даже понимая, что он не агнец божий и свою участь, скорее всего, честно заслужил. Они – да, могут. Суд, королева, и даже специальные службы. Я же – нет.
– Бей, Хуан! – заорала Катарина, теряя терпение.
– …У меня есть дочь! Маленькая дочь!.. – продолжал лепетать этот человек, такой надменный и сильный всего пять минут назад, но такой жалкий сейчас. – Пожалейте хотя бы ее! Не делайте сиротой!..
Его трясущиеся пальцы здоровой руки залезли во внутренний карман и извлекли кожаный бумажник, который тут же выпал из рук на землю.
– Вот она, сеньор! Она еще маленькая! Совсем маленькая!
– Хуан, не слушай! Бей! Это приказ!
– Вот она!..
Рука развернула бумажник и достала пластинку-голограмму с изображением маленькой кудрявой девочки. Но вдруг дрогнула, и пластинка упала на землю, от удара активировавшись. 'Двойная молния', статическая голограмма со встроенной динамической.
Активированная встроенная голограмма изображала эту же девочку в натуральный размер, сидящую на полу на коленях и обнимающую большую, просто огромную собаку, высунувшую язык и тяжело дышащую. Девочка засмеялась и помахала мне свободной рукой:
– Папа, мы тебя любим! Мы с Хорхе очень-очень сильно тебя любим! Возвращайся домой!
Мне стало нехорошо. Девочка же, следуя записи, идущей по кругу, начала вновь:
– Папа, мы тебя любим!..
Я посмотрел в глаза Торетто. Тот уставился на меня с мольбой, и вновь прижал к себе окровавленную руку. Из глаз его все текли и текли слезы. Mierda, как специально! Он что, знал, что его будут убивать, и именно я, и специально приготовился?
– Не надо! Он сможет! – донесся голос Катарины, как будто из-за границ вселенной. – У него получится!
'…Да, он бандит. Ты знал это, Шимановский. – продолжил внутренний голос. – А у любого бандита дома могут быть маленькие дети. Это ровным счетом ничего не меняет, он не станет от этого менее опасным, а дела его менее темными. Но когда приговор выносишь ты САМ…'
– Не стрелять! Он сможет! Он справится! – кричала Катарина.
– Папа, мы тебя любим!.. – продолжала девочка. – …Возвращайся домой!
– Пожалуйста, сеньор!.. – шептал сидящий передо мной человек. – Не надо!..
– Я сказала не стрелять! Отставить!
… Я командую операцией, я решаю, что делать! – донесся новый крик. Энергичный, гораздо более эмоциональный, чем предыдущие? он вывел меня из заторможенного состояния. Я перевел глаза на визоры, показывающие перекрестья прицелов 'виолончелей'.
Офицеры не наврали, это серьезно. Меня, действительно, убьют. Эти вот равнодушные девочки. Без сожаления всадят в лоб снаряд от рельсовки. Ибо они – нерассуждающие орудия. Два из трех перекрестьев сходились на моей голове, и я чувствовал напряжение пальцев, застывших на спусковых крючках. И что потянулись последние секунды ожидания.
– Не стрелять! – вновь закричала Катарина, почти истерически. – Дайте еще время! Оно есть!
Я усмехнулся. Когда это Лока Идальга боялась? Поднял голову, посмотрел на самого себя через перекрестье снайперской винтовки.
'Давай, мой император! Верши деяния! Ни корпус, ни королева, ни сам бог – только ты отвечаешь за свои поступки! И ты знал, на что шел, когда пришел сюда. Знал, что надо будет принимать ТАКИЕ решения!'