Видно, детоксин уничтожил львиную долю алкоголя, потому, что в этот момент я более-менее внятно оценил девушку, с которой проснулся. Стройная. Плечи широкие, но не портящие женственности. Приличная грудь. Поменьше, чем у Паулы, но побольше, чем у Розы или Кассандры. Попа тоже ничего. Сама смуглая, но с великолепными европейскими чертами лица. Явно полукровка, и явно не одного поколения. Густые иссиня-черные волосы почти до талии, каким позавидовала бы даже наша незаконнорожденная аристократка…
– Ты обо мне так заботишься, – вырвалось у меня. – Наверное, мама обо мне так не заботилась. Ну, может быть только она!..
* * *
Проснулся я так же на лавочке, но в Центральном парке. Дело шло к полудню, голова раскалывалась. Меня больше не трогали, но оглядевшись по сторонам, понял, почему – на соседней лавочке сидела красноволосая.
Увидев, что я встал, поднялась, подошла. Протянула бутылку с прозрачной жидкостью. Я залпом выпил, почти не почувствовав вкуса. Поежился.
– Сейчас полегчает, – улыбнулась она.
Действительно, через пару минут полегчало, головная боль унялась. Но земля запрыгала – видно, это было что-то спиртосодержащее, и она не сняла проблему, а лишь отсрочила ее решение.
– Можно присяду?
Я отсел ближе к краю лавочки и хлопнул на место рядом с собой. Она грациозно присела – в ее движениях промелькнуло нечто знакомое, виденное мною в манерах другой аристократки, так же сидевшей со мной на лавочке в Центральном парке.
– Нам нужно поговорить.
Мне такая преамбула не нравилась. Я поежился, примерно представляя, что происходит.
– А мы с тобой сейчас не разговариваем?
Она замялась.
– Я не об этом. Я хочу поговорить на скользкие для тебя темы.
– Ну, говори, – хмыкнул я.
– Хуан, не думай, я хочу помочь тебе. Ты не безразличен нам. Всем нам.
Пауза.
– Почему ты нас ненавидишь? – Она повернулась, но глазами встречаться не стала.
– Вас? – Я сделал удивленное лицо.
– Не конкретно нас, тринадцатый взвод. Корпус вообще. Вчера ненависть лилась из тебя, словно желчь. Так не должно быть, и я хочу…
– Помочь мне, – перебил я. – Я понял.
– И не надо ехидсва! – обижено вскинулась она. Точнее, играя обиженную. – Это ведь важно. Мы не хотим тебе зла. Ты стал для всех… Своим, и твоя ненависть…
– Понял. – Я усмехнулся, покачал головой. Голова соображала еще плохо, но я делал все возможное, чтобы делать это с наименьшими потерями. – Что ты предлагаешь? Вот так взять и не злиться на вас? Не получится.
– Сразу – нет. Но ты попробуй найти корень проблемы. Задай себе вопрос, почему так происходит, и попытайся ответить. Вот увидишь, твою ненависть ответ разочарует.
– Катюш, чтоб сказать это обязательно было 'вести' Паулу? Не могла сказать сама, в лицо?
Моя красноволосая напарница стушевалась, заблымала ресницами. Но, видно, получив указания, обмякла и успокоилась.
– Ты бы не стал с ней разговаривать, – перевела она услышанное, говоря от собственного имени. Ну, хорошо, хоть чистым передатчиком не работает, уважает себя. – Не готов к беседе. А как ты догадался?
Последний вопрос, видимо, исходил от самой Паулы – Катарина бы такую глупость не спросила. Я мило улыбнулся.
– Паулита, ты живешь развлечениями. Мальчиками, девочками, стрельбой, единоборствами, оружием. Даже корпус для тебя одно большое развлечение. И несмотря на незаурядный ум и способности, склонностей к анализу, попыток психологических копаний за тобой замечено не было. Да, ты хочешь помочь, но у тебя свой предел.
Она опустила голову. Я улыбнулся.
– И не обижайся. Я все понимаю.
Кажется, получилось. Не обиделась. Отлично, теперь поговорим с 'ведущей'.
– Катюш, ты ведь это специально устроила, да? Испытание кровью?
Пауза.
– Да, пробормотала Паула, работая на два фронта.
– Знала, что я не смогу ударить. Не в данный момент, не сразу после устроенного вами противостояния. Потому приготовила ето испытание именно сейчас, подкорректировав мой возможный отказ прицелами винтовок 'виолончелисток' – чтоб наверняка. Да?
Вновь пауза.
– Да.
– Зачем?
Паулита долго вслушивалась и решила все-таки побыть чистым передатчиком – слишком большой и содержательный шел объем информации.
– Мне не понравился твой настрой, Хуан. Твои мелочные детские обиды, подколки на каждое сказанное слово, выпендреж. Показная развязанность. Это детский сад, Хуан. А нам надо работать, и работать серьезно.
Я, действительно, сделала именно так, чтобы сорвать тебя с петель, чтобы все твои обиды вышли наружу. Чтобы один раз переболел и успокоился.
Ты успокоишься и сам, со временем. Но обиды останутся. И будут наслаиваться одна на другую. Так я повторю вопрос: почему ты нас ненавидишь? Ответь на него, вслух, и, надеюсь, поймешь, что это на самом деле детский сад.
Паула помолчала.
– Видишь, я не давлю. Ты должен сделать это сам, и ты достаточно умный мальчик, чтобы такое осилисть.
Я усмехнулся.
– Знаешь, это твоя исключительная черта – ты никогда не давишь. Но на самом деле ты лишь не заставляешь ничего делать прямо, а только подводишь манипулируемый объект к тому или иному решению. Принимает же его он сам, и пенять, следовательно, тоже должен только на себя. Здорово, правда?
Помолчал.
– Возьми хотя бы меня для примера, как я оказался в вашем сраном корпусе. Я ведь не хотел к вам идти, ушел. Более того, позвонил и сказал, что сруливаю, что мне это не нужно. Помнишь?
Паула молчала.
– А что потом? Блестящие операции, где вы предстали в полной красе, в белых сияющих доспехах? Бандиты, перед которыми я бессилен? Сильные мира сего? Уголовники, случайное отребье, перед которыми не менее бессилен?.. – я почувствовал, что начинаю заводиться, и мне это не нравилось. – Да, я пришел к вам сам! Вновь пришел! – повысил я голос. Нечастые прохожие удивленно оборачивались и старались побыстрее отойти. – Но это было не мое решение, а твое! Твоя заслуга! Ты засунула меня в ваш чертов корпус, где все кипит от подлости и высокомерия, и я даже не могу никого обвинить в этом!
Так почему я должен быть благодарным? Что корпус сделал для меня эдакого, чтобы я его полюбил, считал родным домом? Что он дал кроме ненависти и ощущения безысходности?
Я почувствовал, что захлебываюсь и сбавил обороты – алкоголь, помноженный на ярость – плохая игрушка. Особенно учитывая, побочные эффекты модификации.
– Да, мне некуда было идти, везде ждала бы засада, – продолжил я почти шепотом. – Мне и сейчас некуда идти, несмотря на то, что королева отпустила. Вы отпустите, да, и она и вы, но мне по-прежнему НЕКУДА от вас идти. Вы просто не оставляете выбора.
– Так почему я должен вас любить, если вы держите меня силой? – вновь взорвался я, теряя контроль. – Эдакой благородной и добровольной, но на самом деле просто хитрой силой? Ведь отсутствие альтернативы, это тоже веревка! Цепь, ошейник, удерживающий крепче металлических оков! И ваше вчерашнее испытание гораздо более прочный поводок, чем все цепи из сверхсплавов вместе взятые!
Да, я ненавижу вас. Вас всех. Тебя, Мишель, прочих. Ненавижу и девчонок. Каждую в отдельности – нет, вот, ту же 'чертову дюжину' по отдельности люблю. Но КОРПУС – ненавижу.
– Я вернусь. Побуяню и вернусь, – оскалился я. Подожду, пока из меня выйдет эта пресловутая злость, пока не стану адекватным. Но Катюш, ненависть просто так не уйдет, даже не надейся. Ты хотела это услышать – ты услышала. И мне почему-то легче не стало.
– Мы делаем тебя сильным, – произнесла Паула. Она была неуверенна в этих словах, но лишь как передатчик. Катарина – вряд ли. – Ты вырос до невиданных, непредставимых ранее величин…
– Потому, что я вам нужен, – зло перебил я. – Я лишь ВАШЕ оружие, ваш клинок, а клинок должен быть остро наточен. Почему клинок должен быть благодарен тому, что его исправно точат?
Вновь усмехнулся.
– Знаешь, когда тебя 'ушли', я пришел к Мишель. Просил, чуть ли не умолял, чтобы они прекратили мою травлю 'сорок четвертыми'. Я был слабее противниц, объективно слабее, они просто обязаны были меня убить, и я до сих пор не понимаю, почему этого не произошло. Но они отказались. Потому, что клинок должен быть острым, и плевать, что при закалке может сломаться от излишнего усилия.