Вожатый еще раз подскочил на стуле и сел прямо. Рот его сложился в искусственную клоунскую улыбку. Руки с поднятыми локтями подпрыгнули вверх, пальцы изогнулись, сжимая воображаемую флейту, а кисти образовали замысловатую композицию. Застыв в таком положении, вожатый собрал уголки рта и растянул опухшие стертые губы.
– Ду-ду-у-у! – запел он хриплым голосом, перебирая пальцами по клапанам невидимого инструмента. – Ду-ду-у-у!
Шайгин наклонялся то в одну, то в другую сторону. Босые ноги музыканта то вытягивались, то выпрямлялись по очереди, будто он танцевал, тело качалось маятником из стороны в сторону, а стертые губы чуть шевелились. Концы красного галстука трепыхались, как будто раздуваемые сильным ветром.
– Ду-ду-у-у! – раздавалось в кабинете. – Ду-ду-у-у!
Голос вожатого то срывался в фальцет, то уходил в нижний регистр, губы то вытягивались, то уплощались, ноги продолжали дергаться, а присутствующие на этом ужасном концерте смотрели и слушали, не в силах пошевелиться.
– Ду-ду-ду-ду-ду! – протараторил вожатый с пулеметной скоростью и вдруг захохотал деланным петрушечьим смехом: – Их-ха-ха-ха-ха!
– Остановите его! – завизжала Юля, прижимая ладони к ушам. – Остановите! Ради бога…
И тогда Симченко-старший встрепенулся, отделился от стены и, размахнувшись, ударил вожатого в солнечное сплетение. Флейтист тотчас обмяк на стуле и упал бы, если бы директор по воспитательной работе не удержал его. В кабинете установилась почти полная тишина, и только мерзкое «ду-ду-ду» продолжало звенеть эхом в ушах.
– Ну вот и все, – прошептал Симченко-старший.
Иван Павлович икнул и опустился на стул. Заплакал с надрывом Вова, таращась на осколки разбитой банки. Лидия Георгиевна судорожно, большими глотками вбирала в себя воздух, держа мальчика за плечи и сама не осознавая, что трясет его, как куклу. Юля разогнулась и бросилась вон из кабинета. Варя выдала трехэтажное ругательство и вылетела вслед за ней. Леночка сползла по стене, опустилась на пол и разрыдалась, закрыв лицо руками.
Симченко-старший отпустил вожатого, который снова обмяк на стуле. Замдиректора указал сыну на Шайгина, потом сделал знак Ивану Павловичу, и оба тотчас вышли из кабинета. Через минуту они сидели на ступенях крыльца.
– Вот что, Палыч, – буркнул Симченко-старший, глядя на клумбу с бархатцами, – там, в лесу, какая-то нездоровая дрянь приключилась. Так что мы туда не пойдем. Не проси даже.
– Угу, – отозвался Иван Павлович. – Ик!
Сверху слышались голоса, плач Вовы, рыдания Леночки, наставления Лидии Георгиевны. Вскоре все стихло. Через две минуты на крыльце появилась Леночка с пустыми руками. Ее глаза были припухшими, а ресницы мокрыми от слез.
– Ленок, – Иван Павлович, не оглядываясь, поднял руку с пухлыми дрожащими пальцами, – давай звони… Вызывай эту… милицию.
Старшая вожатая помедлила, повернулась и скрылась в корпусе. Было слышно, как она набирает номер и громко говорит: «Алло!»
– А с пионером что? – спросил Симченко.
– В изолятор его, – отозвался Иван Павлович. – И охрану поставьте.
Он помолчал, закрыл лицо руками и простонал:
– Что сейчас начнется!
Юлия Кузнец, вожатая десятого отряда (19 лет):
«Поначалу Антоха показался мне таким недоделанным. На пьянки не ходит, в карты не играет, спортом не занимается. Все книжки заумные читает да на дудке дудит. Потом я его немного узнала, и меня к нему потянуло. Мне всегда нравились высокие парни. Подумывала замутить с ним, да только ничего не вышло. Чудной он. Не от мира сего. По-моему, он вообще девственник.
Другие вожатые его недолюбливают, а вот дети от него кайфуют конкретно. Странно, но чем-то он их привлекает. Они подчиняются ему беспрекословно, хотя Антоха никогда не кричал на них, ни разу не наказывал. Пошутит, улыбнется, подмигнет – и они уже такие шелковые. Укладывает спать отряд на раз-два. Я даже завидовала: как это у него получается? У меня иногда по полтора часа уходило, чтобы четыре палаты успокоить.
Вчера вечером он был реально взбаламучен. На бодрячках. Никогда его таким не видела. Будто перед свиданием. И меня зачем-то отпустил. Что там в лесу произошло – я в душе не чаю. Вряд ли Антон детей порешил. Не такой он человек. К тому же отряд попался такой боевой! Вы не знаете “десятку”. Они себя в обиду не дадут».