«Люгер» оставался, но он нужен по делу Хертера.
— Как ты думаешь, они поверят нашим россказням? — спросил Кен.
Я пожал плечами.
— А других у них все равно нет. Пока что, по крайней мере.
Кен взглянул на меня и криво улыбнулся.
— Знаешь что, Джек, получается? Столько людей пытались прихватить эти драгоценности с собой, а она, как бы там ни было, оказалась ближе всех к этой цели.
Он усмехнулся, потом на лице у него появилась гримаса страдания и боли. Я кивнул в ответ. Такая уж это была женщина. И не только такая.
Позже я расскажу Кену о трех 20-каратных голкондах, которые я изъял из большого ожерелья той первой партии и зашил их под значок форменной фуражки. Каждый, по моим прикидкам, тянул на 30 тысяч фунтов по ценам официального рынка. В Тель-Авив мы, конечно, их не повезем, но и получим за них не по десять процентов. Эти три камешка — кто про них знает, кто их отследит? Тем более у меня на руках бумага, что наваб сполна получил все утраченное.
В целом, по моим прикидкам, будет тысяч за сорок фунтов. Хватит. На обоих.
Те двое уже выгнали, наверное, лодку в море. Но что они там найдут? На море не остается отметин, только оно оставляет — волнами и ветрами. А внизу все будет тихо и спокойно, и скоро все там приобретет такой же старый вид, как в роще высоких кипарисов.