Я сказал:
— Ты уж давно здесь, я смотрю, правильно?
Я сел и взял стакан, который он протянул мне.
16
Он думал, что это пять звездочек, но все-таки это был алкоголь. Он протянул мне сигарету и дал прикурить. В свете зажигалки я увидел, что он одет, как и почти три дня назад на битуме афинского аэродрома. Замшевая куртка, кавалерийские брюки, белая рубашка. Он выглядел куда чище меня.
В свете пламени он пристально посмотрел на мое лицо.
— Я смотрю, они тебя немного порезали, — тихо произнес он. Мне жаль, что так вышло. Я старался поаккуратнее, не думал, что тогда с прикладом получится уж слишком. — Потом добавил: — Ты все там нормально делал, как надо.
— Спасибо.
Мы сидели, покуривали и попивали коньяк. Площадь выглядела довольно светлой в свете звезд, но тени были темные-темные. Стояла тишина. Мои глотки звучали, словно стук в дверь.
Он сказал:
— Говоришь, я тут давно? А ты ведь не ожидал увидеть меня, скажи?
— Я тоже могу сделать, чтобы у меня так гремел двигатель. Отключить зажигание, дать побольше газу, богатую смесь, потом включить зажигание. И ты не так бы резво летел, если бы у тебя действительно накрылся двигатель.
— Думаю, я немного перестарался, — согласился он. — А ещё кто-нибудь просек это?
— Ты всех облапошил, — заверил я его. Во всяком случае, Ширли Бёрт это точно. — А как ты попал сюда?
Он пересек береговую линию у Бенгази, прижавшись к земле на такой высоте, что его никто не смог идентифицировать, если его вообще заметили. Потом он пошел к югу, в пустыню, потом на запад вдоль караванной тропы и обнаружил под Мехари сам караван (тут он меня обскакал: мне тоже следовало бы заметить караван). Потом в пятидесяти милях отсюда он нашел буровую со взлетно-посадочной полосой. Там он сел, позаимствовал джип под каким-то предлогом и за пачку долларов. И приехал сюда.
Он не сказал, зачем.
Мы налили ещё по стаканчику доброго старого коньяку черт знает какого сорта.
Я достал «вальтер» из-за пояса и подвинул ему.
— Твой пистолет, я думаю. Спасибо.
— Ты взял у полицейского?
— Да.
Я достал тот пистолет из кармана и общупал его пальцами. Это был тяжелый револьвер, «переламывающийся» при заряжании, похоже, армейско-полицейский системы «Веблей-Скотт» калибра 0,38 дюйма. Заряжен он был на все шесть патронов.
— Ты как насчет взлететь по темноте? — спросил он.
— Попозже. Надо тут попрощаться кое с кем.
— Ой, смотри, Джек, — предостерегающе произнес он. — Нет смысла заваривать тут бучу.
— Может и нет, — сказал я. — Но кое-какой резон все же есть. И ещё какой.
Я дотронулся кончиками пальцев до щеки. Под корочкой спекшейся крови все горело. Я чувствовал себя на взводе.
— Не надо этого, — спокойно произнес он.
— Но, черт возьми, они же меня порезали, а не кого-нибудь! Буду я каждому спускать!
Мой голос прозвучал очень громко во тьме дворика. Наступившая после этого тишина стала казаться совсем тихой.
— Извини, — сказал я. — С тобой тоже бывало.
После некоторого молчания он спросил:
— Так ты попытаешься взлететь в темноте?
— Да — если самолет не охраняется. Я попытаюсь в темноте, только бы не нарываться на эти винтовки при дневном свете.
— Вполне логично. — Он посмотрел на светящийся циферблат своих часов. — Через полчаса будет светать. Давай-ка шевелиться.
— Да. Лучше через стену, по-моему. На случай, если там охрана.
Он встал.
— Хочешь взять с собой коньяк?
— А ты что, остаешься?
— Я своим самолетом. У меня тут ещё есть кое-какие делишки. А с твоим бегством меня ничто не связывает.
В этом я усомнился. Наберется немало народу, который свяжет бегство одного иностранца с наличием другого, единственного на округу. У меня есть опыт, как далеко они заходят в своих мыслях. Но мне надо было кое-что обмозговать.
Мы спокойно пересекли площадь и, петляя между деревьев и домов, направились к восточной стене. Он спросил:
— Не знаешь, никто не заметил нефтяного пятна и всякой ерунды, которую я сбросил над морем?
— Заметили. Я. — И рассказал ему о путешествии с навабом и компанией.
— Так-так-так, — промолвил он. — И все это время ты знал, что я жив?
— Это не моя забота была, — ответил я. — А сейчас я думаю о «Даке», который стоит там.
Мы достигли стены. С внешней стороны она была высотой футов в пятнадцать, а с внутренней — тут либо намело песку, либо насыпали, так что здесь стена не превышала семи футов. Выступы делали её удобной для подъема.