Предшественник Галицкого, задолго начав заботиться о предстоящем покое, закрывал на беззаконие глаза, требуя того же от подчинённых, а вот вновь назначенный с Дальнего Востока обветренный штормами вольных мыслей непреклонный новичок, не успев вкусить местных дрязг «мценских подворотен», сгоряча попробовал враз порубить эти поползновения коррупционной элиты черпать с кухни правоохранительных экзекуторов «горяченькое», о чём недвусмысленно заявил во всеуслышание, воспользовавшись первой же возможностью выступить с трибуны местного актива. Вызвав жалкие хлопки известных «вождей» — его лозунг навести правопорядок отразился на их лицах гримасами недоумения.
— Тайна следствия, независимость и объективность — прерогатива, касающаяся всех! — всё же посчитал нужным оповестить зал оратор. — В том числе и меня. Обещаю вам это обеспечить. Правонарушения должны проверяться, доказываться и обретать статус истины только в суде. Никакого сюсюканья по углам, звонков с пожеланиями и просьбами я не допущу!
Зал заулыбался от такого заверения.
— Заживём, как у Христа за пазухой, с таким командиром! — не удержался от восторга полковник милиции Квашнин, восседавший слева от Данилы.
— Предшественник, помнится, тоже с этого начинал, — скривил губы Соломин, начальник следственного отдела КГБ, ткнувший Данилу в бок справа.
— Вам не Руссо или Бердяева ночами под одеялом почитывать, а налечь на «Государя» Макиавелли, — съязвил сзади дружной троицы вездесущий Шундучков, облёкшийся к тому времени в должность заведующего административным отделом.
— Сплошь Спинозы и Нострадамусы! — выдохнул кто-то рядом.
— Читали в последнем «Московском комсомольце», что Хабалкин прописал? — шептали другим голоском.
— Да что ваш Хабалкин? Вот…
На разговорившихся зашикали, и дискуссия притухла.
Вороша воспоминания, старший советник юстиции Ковшов шагал по ступенькам Белого дома, как с некоторых пор народ именовал здание обкома партии, осторожно присматриваясь ко всему, ибо прекрасно знал, что как раз на таких лучезарных заседаниях, как бюро и партийные приёмы, дерьмо появляется нежданно-негаданно и перед самыми белыми штиблетами! А он в новом качестве в эти апартаменты приглашался впервые.
Полоскала душу ещё одна деталька. Погнали с треском знаменитого и бессменного Боронина. Старый за дверь, а уж новый у ворот. Не из местных, конечно, но и не из Рязани-Калуги, Вологды-Костромы, аж с самого отдела Центрального комитета КПСС! Правда, не ахти с какого, аппаратчик… кроме какой-то общественной академии, за спиной ничего, но успел прокрутиться и в Новороссийске, и в Краснодаре, к тому же воспитанник самого покойника Костика Черненко. Матроны в ожиданиях судачили не без грусти: в возрасте старичок, хоть и бодрится, очочки модные иностранные, личико подтянул, подчистил. Сплетен куча… Новый человек без них, что голый без фигового листа.
Но главное — из ЦК… Как заведено, по-ельцински, без чванства и низкопоклонства Первый враз стал единолично разъезжать по губернии. Маршрутов заранее не объявлял, никого с собой не брал, выезжал внезапно и падал, словно снег на голову. Естественно, не прошло и недели, как безо всяких заседаний бюро обкома полетели кресла из-под задниц десятка блудливых раззяв. «И поделом!» — всплеснул руками заждавшийся перемен плебс. Когда внезапно на голых рынках вдруг появились туши свежайшего мяса, народ, забывший его вкус и цвет, готов был носить Первого на руках. Окрылённые взбудораженные толпы, митингуя, приветствовали начинания нового лидера, плюя в спину прижимистым хозяйственникам. А те, владевшие матерным да с трудом родным, со страхом шептали в тёмных углах, только не крестясь, что-то неразборчивое, вроде: стат суа квиквэ диэс[2] — и молили, чтоб пронесло мимо. Крути головой, успевай собственную спрятать!
Для пущей популярности Первый повыгонял из здания обкома дежурных милиционеров. Вместо них у входных дверей кабинетов появились помощники, спрашивая: кто, куда, к кому, зачем. Люд всех мастей повалил к Белому дому за правдой-матушкой. Бесовские силы тут же завладели ситуацией, вооружившись именем Первого как девизом, открывавшим все двери. В моду вошли многочасовые приёмы-судилища, где перед «искателями справедливости» держали ответ мундироносцы разных служебных систем. Возле Белого дома разномастная братва устраивала катавасию и самостийные брёхи. До рассвета наряды милиции гоняли пьяниц, бродяг, шизиков и прочую шелупонь криминального пошиба. А с белым светом подгребали полоумные старики и старушки с плакатами на грудях и спинах от «Изыди, сатана», до «Взвейся, пламя». Ближе к полудню их теснили «деловые» при мятых штанах и ковбойках, с несвежими яркими галстуками до половины брюха, с дерматиновыми тощими портфелями и подсолнечной шелухой, пулемётной очередью сыпавшейся с губ. Все орали. Каждый про своё, родное. Милиция на свет не вылезала, размазываясь по стенам или вовсе прячась в подворотне.