того, что владеет раритетом с подписью иракского президента и этот портрет стоит огромных денег. “Мамедов” сообщил, что он, пользуясь связями в мире аукционистов и коллекционеров, может выставить портрет на торги, но только при условии, что у раритета не будет акта приема-передачи предмета торга от Карташова к Борзых. Был такой акт или нет, я не знал, о чем и сообщил “Мамедову”. Также я указал, что Борзых не всегда держит портрет на столе, иногда он вообще не вынимает его из сейфа. По своей инициативе я изложил несколько вариантов кражи портрета, но “Мамедов” их отверг. “Я не желаю на аукционе доказывать происхождение предмета, выставленного на торги. Пока Борзых жив, он всегда может оспорить результаты аукциона”. На этом наша переписка временно прервалась. Я понял, что “Мамедов” хочет моими руками ликвидировать Борзых и завладеть портретом. В конце апреля я сделал запрос в берлинскую клинику – готовы ли они принять дочь. Почему я обратился к немцам, не имея денег на лечение, я объяснить не могу. Ответ из клиники был как удар грома. Немецкие врачи сообщили, что в связи с событиями, связанными с присоединением Крыма, они отказываются принимать у себя пациентов из России. Это был приговор, даже дважды приговор: у меня не было денег на лечение дочери и ее негде было лечить. В отчаянии я написал “Мамедову”, что готов на все, если он устроит дочь в клинику. Мне тут же пришел ответ из Германии, что для меня немцы готовы сделать исключение, но надо внести предоплату. Я открытым текстом написал “Мамедову”, что за предоплату готов достать портрет и устранить препятствия для выставления его на торги. “Мамедов” спросил, как я собираюсь провести “мероприятие”. Я изложил свой план, но он ему не понравился. “Мамедов» прислал свой вариант “мероприятия”. Его план был более безопасным и реалистичным. Конец послания “Мамедова” был написан в жестких тонах. Он сообщил, что внесет в клинику предоплату, но если я в срок не выполню задание, то он отзовет платеж, и с этого момента моя дочь будет обречена: после отзыва платежа ни одна клиника в Западной Европе не примет ненадежного клиента на лечение. На другой день курьер принес бандероль. В ней были пистолет браунинг калибра 6,35 мм, десять патронов к нему (шесть в магазине, четыре отдельно) и пять тысяч евро наличными деньгами. В записке к пистолету было сказано, что четыре патрона я могу использовать для тренировки, а деньги израсходовать по своему усмотрению. В тот же день пришла калькуляция из клиники. Немецкие врачи сообщали, что лечение подорожало до 90 тысяч евро. В эту сумму входил предоперационный период, операция, восстановительно-реабилитационный период, проживание и питание дочери и любого сопровождающего ее лица. Отдельным письмом пришла копия чека на 45 тысяч евро. Все документы, полученные мной из Германии, были в двух экземплярах: один – на немецком, другой – на русском языке. О сообщениях хочу уточнить, что вся переписка с “Мамедовым” в даркнете автоматически удалялась через пять минут после появления ее на экране. Документы из клиники пришли на адрес моей личной электронной почты и должны сохраниться на компьютере, стоящем у меня дома. О курьерах, доставлявших посылки, могу сообщить, что документы у них не проверял и в точности не знаю, являются ли данные молодые люди сотрудниками международной сети доставок или они не имеют к этой сети никакого отношения. Получение бандероли выглядело так: раздавался звонок в дверь, курьер спрашивал: “Морозов Александр Павлович? Вам посылка из Германии. Распишитесь!” Я ставил подпись на бланке, курьер убегал. В середине мая я выехал на принадлежащем мне автомобиле на пустырь, расстрелял несколько патронов по мишеням, которые изготовил из листов бумаги формата А4. Результаты стрельбы показали, что с расстояния в три метра я могу попасть в центр мишени, с пяти метров могу промазать. В кабинете Борзых расстояние от его кресла до края стола примерно два метра, так что промазать я не должен был ни в каком случае. Перед совершением преступления я еще раз задумался: нет ли подвоха, не обманет ли меня “Мамедов”? Оснований сомневаться в его честности не было. Во-первых, я получил 5 000 евро наличными. 4 000 евро обменял в банке на рубли и смог раздать долги. К пистолету претензий не было. Для стрельбы с близкого расстояния по незащищенной цели он подходил идеально. Проверить поступление чека в немецкую клинику я не мог, но ответ о предоплате пришел с электронного адреса, подсказанного мне врачом, не имеющим отношения ни к Борзых, ни к портрету. Если “Мамедов” мог продать портрет за 2,5 миллиона долларов США, то потраченная на лечение моей дочери сумма в 100–110 тысяч евро не выглядела чрезмерной. В последнюю неделю мая я купил тонкие резиновые перчатки и новую форменную куртку. На куртку пришил шевроны “Щит-2000”, один раз надел ее на дежурство, чтобы она не выглядела совсем новой. 30 мая я получил в даркнете последние инструкции. В них, в частности, было сказано, что Борзых гарантированно будет в офисе и что после 12.00 к нему придет его несовершеннолетняя любовница Софья. 31 мая в 9.00 я принял дежурство у напарника, проверил видеокамеры и выяснил, что камера, направленная в сторону кабинета Борзых, не работает. Согласно инструкции я сообщил о поломке в дежурную часть ЧОП “Щит-2000”. Они пообещали разобраться. В этот день с охранной сигнализации сняли кабинеты Борзых и бухгалтер Иванов, молодой парень лет двадцати восьми. В 9.50 я посмотрел в окно. В переулке напротив офисного центра остановился джип бежевого цвета, мигнул фарами. Все шло по плану. Я открыл подсобное помещение, приготовил пустой мешок, проверил пистолет, спрятал его на столе под бумагами и пошел к Борзых. Он сидел за столом, смотрел сообщения в ноутбуке. Портрет Саддама Хусейна был на столе. Я спросил у Борзых, все ли в порядке, и пошел в офис 801. Бухгалтер Иванов работал в наушниках, что облегчало совершение преступления. От Иванова я зашел к себе на пост, надел на руки перчатки, взял пистолет. В коридоре я вызвал лифт, дождался его прибытия и отправил его на цокольный этаж, на парковку офисного центра. Как только лифт двинулся вниз, я вошел в офис к Борзых. Он оторвался от ноутбука, спросил: “В чем дело?” Я подошел вплотную к столу и дважды выстрелил ему в грудь. Тело Борзых откинулось в кресле. На груди, в районе сердца, появилось алое пятно. Я не стал проверять, жив он или мертв, так как стрелял с минимального расстояния и промахнуться не мог. Я оставил пистолет на столе, сложил ноутбук, сунул в карман смартфон Борзых, забрал портрет. Все похищенные вещи перенес в помещение охраны, сдернул перчатки, снял куртку и пошел в туалет умыться и помыть руки. Использованное полотенце я намочил под краном и протер им волосы на голове, чтобы убрать излишек следов пороховых газов. Вернувшись в помещение охраны, я вынул аккумулятор из смартфона Борзых и выбросил его в окно так далеко, как только смог. Портрет Саддама Хусейна завернул в принесенную с собой тряпку, потом в использованное полотенце. Портрет, ноутбук, смартфон и резиновые перчатки завернул в куртку, поместил в мешок и спрятал в подсобном помещении между пылесосом и швабрами. После чего я вернулся в офис Борзых и пультом переключил кондиционер с охлаждения на нагрев. До прихода в офисный центр любовницы Борзых я сидел в помещении охраны, смотрел телевизор. Как и предсказал “Мамедов”, приехавшие на вызов сотрудники полиции уделили все внимание любовнице Борзых, тщательно осматривать все помещения на этаже не стали. У меня эксперт-криминалист взял смывы с рук и пробы с куртки. Пробы волос брать не стал, так как я входил в помещение, где в воздухе были частички пороховых газов. Пистолет и патроны я тщательно протер перед использованием. Отпечатков пальцев на нем не нашли, кроме моих следов на внутренней части спусковой скобы. Так как пистолет с места происшествия забрал я, то мои отпечатки пальцев вопросов не вызвали. Оперативник в гражданской одежде потребовал открыть подсобное помещение, но грязный мешок проверять не стал. Ночью я выбросил мешок в окно на автомобильную стоянку около офисного центра, спустился, переложил мешок в багажник своего автомобиля. Утром, сдав смену, поехал домой. На пустыре за строящимся зданием по улице Черняховского открыл багажник, достал из него куртку, перчатки и смартфон. Куртку я выбросил в один мусорный контейнер, перчатки – в другой. Смартфон раздавил ногой и выкинул из окна автомобиля по дороге. Вечером я запаковал портрет в кейс из-под автомобильной аптечки. На другой день кейс я оставил на хранение в гараже у моего знакомого. Разбившийся при падении ноутбук спрятал в своем гараже, думал, когда все уляжется, продать на запчасти. После 30 мая “Мамедов” на связь не выходил, хотя должен был написать сообщение 2–3 июня. Больше мне по существу дела сообщить нечего.