Паша и прежде — когда Лариса ушла с детьми, а гнида еще была жива-здорова, не пускал Лющенко в детскую. Ну, не то чтобы повесил замок, но… Но как-то так получалось, что они курсировали лишь между прихожей и спальней. В детскую не заходили…
Подспудное желание сбылось. Трупа в детской не было. И Паша не понял — хорошо это или плохо.
Вторая и последняя комната была больше площадью и куда гуще заставлена мебелью (Лариса всегда говорила, что для детской надо много воздуха и света). Соответственно, и мест, куда можно спрятать труп, — значительно больше.
Шикунов, собирая рубашкой пыль, вылез из-под шкафа. Хранившиеся там коробки отнюдь не маскировали тело Лющенко. Зато, выползая — когда лицо оказалось в считанных сантиметрах от паркета — он увидел…
Паша и сам поначалу не понял, что он увидел. Едва заметное, чуть белесоватое пятно на темном дереве. Довольно большое. Он скользнул по пятну равнодушным взглядом, змееобразными движениями выскальзывая из-под нависшего предмета меблировки.
Потом как обожгло: именно такие следы оставались на паркете от влаги!
Но старым это пятно быть не могло никоим образом. Четыре дня назад Паша тщательно натер паркет мастикой — реализуя мысль навести идеальный порядок, а уж после звать Ларису и детей обратно…
Так-так…
Склонившись к полу, словно вынюхивающая дичь собака, Шикунов продолжил свои изыскания. И увидел второе пятно, точь-в-точь такое же, едва различимое, — на расстоянии человеческого шага. Потом третье. Потом четвертое. Следы вели в прихожую.
До прихожей Шикунов во время своей генеральной уборки четырехдневной давности добраться не успел — и пол покрывал легкий слой пыли. На нем след продолжился. Цепочка размытых, неясных отпечатков привела к ванной.
Паша понял всё и похолодел.
Он шел по следу в обратном направлении. А тот, кто прошагал тут до него, двигался из ванной в большую комнату…
Шикунов нагнулся, еще раз осмотрел отпечатки. Подметки любой обуви оставить такой отпечаток не смогли бы… Версия о воре-домушнике, тащившем труп, поползла по всем швам. И в самом деле, воры на дело босиком не ходят, разве что в желтой жаркой Африке… Хотя нет, нет… Босая влажная ступня на пыли тоже бы пропечаталась — пальцы, пятка. Если только… Если только…
Если только на босых ногах не было капроновых колготок, — закончил мысль в голове Шикунова чей-то чужой неприятный голос. Прозвучало это настолько реально, что Паша резко обернулся, — показалось, кто-то говорит за спиной, прямо в ухо… Никого…
Кошмар продолжался. Теперь в виде слуховых галлюцинаций…
Хотя — почти всё стало понятным. Все неясности исчезли. Никто не вламывался в квартиру, никто тайком не изготавливал дубликаты ключей. Просто… Просто…
Просто Лющенко не сдохла, — с ехидным торжеством закончил тот же голос.
И захихикал, повторяя на все лады, даже напевая:
Не сдохла?
Не сдохла!
Не сдохла, не сдохла, не сдохла!
Не сдохла-ла-ла-ла, ла-ла-ла!
Не умерла…
Конечно же, она не умерла, такие сучки отличаются редкой живучестью. Потеряла сознание, и только. Паша ведь не прикладывал к губам зеркало, даже пульс не пытался обнаружить. Увидел красную лужицу, поползшую из-под головы — и подумал в панике: всё, капут.
А она была жива… Черт возьми, она всё время была жива… Впала в кому, или как там это у медиков называется. Хотя, может на короткие промежутки времени очухивалась. То-то ему слышались ночью легкий плеск и шепот…
Потом — этим чертовым льдом — Паша сам, сам привел ее в сознание! Да еще, дурак, не остался, не понаблюдал, поспешил в Александровскую, как последний идиот…
Шикунов застонал и горько пожалел, что коньяк кончился. Нежданное воскрешение — и, тем самым, избавление от роли убийцы отнюдь его не обрадовало. Если вдуматься, хрен редьки не слаще. Уж кто-кто, а Лющенко приложит все усилия, чтобы засадить Пашу за покушение на убийство…
Так что ничего утешительного не произошло… Гнида сейчас наверняка сидит в казенном доме и катает заявление с самыми душераздирающими подробностями…
Стоп! Стоп!!! — закричал Паша. А может, и не закричал. Может, просто подумал. Звуки, звучавшие внутри, в мозгу, и вовне — каким странным образом переплелись и практически теперь не различались.
Стоп! — закричал-подумал он. — А кто сказал, что она жива? Кто видел ее оживший труп? Небось, это я — Я! Я!! Я!!! — пробежал тут в носках. И всё. Больше ничего. Никаких чудесных воскрешений.
Он вернулся в комнату, остановился у большого трехстворчатого шкафа. Именно там обрывалась цепочка следов — у самых дверец. И — раньше Паша этого не замечал — между дверцами была щель. Неширокая, сантиметра два, не более.
Лариса не закрыла, — сказал-подумал Паша. И услышал — словно в ответ — чужой и мерзкий хохот, отдавшийся гулким эхом в резонирующем черепе.
Знакомый, уже слышанный сегодня голос посоветовал: а ты открой шкаф, открой, — и тут же увидишь, кто не закрыл за собой двери. И почему не закрыл. Внутри — ха-ха — дверных ручек нету! Открой, открой! Потяни за веревочку, дверца и откроется… Лющенко, Лющенко, зачем тебе такие большие зубы?!
ЗАТКНИСЬ!!! — рявкнул Паша на поганый голос. Наверное, все-таки вслух, потому что даже стекла задребезжали от вопля. А уши заложило. Но, может, и то, и другое лишь показалось.
Голос смолк.
Паша сделал несколько глотательных движений, пытаясь избавиться от звона в ушах — помогло относительно. Протянул руку и стал отворять дверцу шкафа. Она ползла с душераздирающим скрипом — и отчего-то чудилось, что сквозь механический звук пробивается шипение: пло-х-х-х-хой мальчиш-ш-ш-ш-ка…
Трупа внутри не было. Ни воскресшего, ни мертвого. Никакого. Но…
Но почему все висящая на плечиках одежда сдвинута в одну сторону по идущей вдоль шкафа металлической перекладине? И почему изнутри пахнуло сыростью? Кто тут был? Был совсем недавно?
Паша стал торопливо ощупывать лежавшие внизу пакеты с какими-то шмотками. Действительно сырые? Или так показалось его ладони, разом вспотевшей?
Похоже, действительно сырые…
Проклятье! Значит, сучка жива! Оклемавшись, бродила по квартире — услышала, как он звенит ключами в замке и забилась в шкаф. А потом спокойненько ушла — когда Паша впал в беспамятство в ванной…
Идиот!!!
Надо было не устраивать истерику, а тут же обыскать квартиру! Вытащил бы гадину из шкафа, врезал бы по кумполу — и обратно в ванну! И — кислотой! Не хрен тут, умерла так умерла!
Ехидный голос тут же встрял:
Ты бы собрал вещички, пока время есть! Бельишко, то, сё… Только трусы в цветочек не бери. Говорят, любителей такого белья живо в камере рачком ставят…
Заткнись! — снова попытался гаркнуть на него Паша, но получилось как-то вяло. Неубедительно.
Ему стало страшно — и до ужаса жалко самого себя. Не будет больше ничего — ни Лариски, ни Натусика, ни Пашки-младшего, не будет того, о чем он мечтал, обманывая себя: всё, мол, вернется, всё наладится, всё пойдет как встарь и все будут счастливы…
Ничего не вернется. Ничего не наладится.
Та жизнь закончена. Взамен придет новая, гнусная и мерзкая.
Паша плакал. Без всхлипываний, без рыданий, вообще без каких-либо звуков — просто слезы катились и катились по щекам, а он не пытался их вытереть…