Перед ужином я бродила по переулкам, прохаживалась вокруг дома Симондсов, пытаясь представить себе, что происходит внутри. Однажды в сумерки хлынул дождь, и я решила, что имею право спрятаться под деревом у подслеповатого окошка их конторы. Моя голова была выше подоконника, и я увидела фигуру, сидевшую за столом. Скоро, подумала я, фигуре придется зажечь свет.
Через пять долгих минут фигура поднялась и повернула выключатель у двери. Это был Бэзил, его волосы почему-то казались розовыми. Вернувшись к столу, он нагнулся и вынул из сейфа пачку бумаг, скрепленных большим зубастым зажимом. Я знала, что сейчас он вытащит из пачки один лист, и это будет очень важный, волнующий документ. Как будто читаешь знакомую книгу: все знаешь наперед, но не можешь пропустить ни слова. Он вытащил длинный лист бумаги и держал перед собой. На той стороне листа, которую я видела в окно, было напечатано на машинке, а последний абзац — написан от руки. Бэзил положил этот лист на стол рядом с другим. Я прильнула к стеклу, приготовившись помахать ему рукой и улыбнуться, если он меня заметит, и крикнуть, что прячусь от дождя, который глухо шумел вокруг. Но он не сводил глаз со своих двух листов. Рядом лежали другие бумаги, я не могла разглядеть, что на них. Но я была уверена, что он упражнялся на них в письме и что он подделывает завещание.
Потом он взял ручку. Как сейчас слышу гул дождя, ощущаю его запах и капли, падающие с сука мне на макушку. Он поднял голову и посмотрел на улицу. Казалось, его взгляд устремлен на меня, на то место между окном и деревом, где я прячусь. Я замерла и прижалась к стволу, как беззащитный зверек, желая слиться с дождем, корой, листьями. Но тут сообразила, что уже темнеет и мне он виден гораздо лучше, чем я ему.
Он подвинул к себе промокашку. Потом макнул перо в чернила и начал писать внизу листа, то и дело сверяясь с бумагой, которую вынул из сейфа. Когда за его спиной медленно отворилась дверь, я похолодела, но не удивилась. Будто смотрела кино по знакомой книге. Дороти кралась к нему, а он, ничего не слыша, все выводил и выводил слова. Дождь лил, ни с чем не считаясь. Она воровато заглядывала зеленым окуляром через его плечо.
— Что ты делаешь? — сказала она.
Он подскочил и прикрыл свою работу промокашкой. Она жгла его единственным глазом — правда, я видела не глаз, а только темно-зеленое стекло, вкось направленное на Бэзила.
— Составляю счета, — сказал он, поднимаясь и спиной заслоняя бумаги. Я увидела его руку, отведенную назад и мечущуюся между листками.
Я промокла до нитки и вся тряслась. Дороти навела свой глаз на окно. Я шмыгнула в сторону и всю дорогу до дому бежала.
На другое утро я сказала:
— Я попробовала читать в этих очках. Все расплывается. Теперь мне придется нести их назад?
— Как же ты не заметила...
— ...когда примеряла их в магазине?
— А там темно. Что, придется мне их нести?
Я отнесла их к Симондсу в тот же день.
— Утром я попробовала в них читать, и все расплывается. (Правда, сперва я измазала их кольдкремом.)
Дороти появилась в мгновение ока. Она посмотрела одним глазом на очки, потом на меня.
— Запорами не страдаете? — спросила она.
Я молчала. Но чувствовала, что в своих зеленых очках она видит меня насквозь.
— Ну-ка наденьте, — сказала Дороти.
— Ну-ка примерьте, — сказал Бэзил.
Они дудели в одну дудку. Получалась какая-то ерунда — ведь я собиралась разузнать, что между ними выйдет после истории с завещанием.
Бэзил дал мне что-то прочесть.
— Сейчас хорошо, — сказала я, — а когда утром пробовала, все расплывалось.
— Примите-ка слабительное, — сказала Дороти.
Я хотела поскорее убраться, но брат сказал:
— Раз уж вы здесь, давайте-ка для верности еще раз посмотрим.
Он выглядел нормально. Я вошла за ним в темный кабинет. Дороти включила свет. Оба выглядели нормально. Вчерашняя сцена в конторе понемногу теряла убедительность. Читая таблицу, я думала о Бэзиле уже как о «мистере Симондсе», о Дороти — как о «мисс Симондс», робела перед их авторитетом и чувствовала себя виноватой.
— Как будто бы все правильно, — сказал мистер Симондс. — Впрочем, подождите минуту. — Он достал несколько цветных диапозитивов с буквами.
Мисс Симондс злорадно сверкнула на меня глазом и с видом умывающего руки начала подниматься по лестнице. Она явно поняла, что я потеряла для брата всякую привлекательность. Но у поворота лестницы она остановилась и снова стала спускаться. Подойдя к полкам, она принялась передвигать пузырьки. Я продолжала читать. Она перебила меня:
— Бэзил, мои глазные капли. Я их утром приготовила. Где они?
Мистер Симондс вдруг воззрился на нее так, словно творилось что-то несусветное.
— Подожди же, Дороти. Дай мне закончить с девочкой.
Она взяла коричневый пузырек.
— Я ищу глазные капли. Зачем ты все переставляешь? Мои ли это капли?
Я обратила внимание на правильную фразу «мои ли это капли?» — не в меру правильную, почудилось мне. Пожалуй, брат с сестрицей и в самом деле странные, противные типы; одним словом, дрянь.
Она подняла пузырек и уцелевшим глазом читала наклейку.
— Да, это мои. На них мое имя, — сказала она.
Темные люди, Бэзил и Дороти, дрянь, одним словом. Она ушла наверх со своими каплями. Брат взял меня за локоть и поднял со стула, забыв о своих диапозитивах.
— Глаза в порядке. Марш! — Он вытолкнул меня в магазин. Когда он отдавал мне очки, его мутные глаза были расширены. Он показал на дверь. — Я человек занятой, — сказал он.
Наверху раздался протяжный крик. Бэзил рывком распахнул передо мной дверь, но я не тронулась с места. А Дороти все кричала наверху, кричала, кричала. Бэзил закрыл лицо руками. Дороти вышла на поворот лестницы, крича, согнувшись пополам, зажав здоровый глаз обеими руками.
Я начала кричать, когда пришла домой, и мне дали успокаивающее. К вечеру все знали, что мисс Симондс накапала в глаз не те капли.
— Теперь она совсем ослепнет? — спрашивали одни.
— Доктор сказал, надежда есть.
— Будет следствие.
— Он у нее и так бы ослеп, — говорили другие.
— Да, но боль...
— Чья ошибка, ее или его?
— Джоан была при этом. Джоан слышала ее крики. Нам пришлось дать ей успокаивающее...
— ...чтобы она успокоилась.
— Но по чьей вине?
— Обычно она сама составляет капли. У нее диплом...
— ...диплом фармацевта, представляете?
— Джоан говорит, на пузырьке было ее имя.
— Кто написал его на пузырьке? Вот в чем вопрос. Это определят по почерку. Если мистер Симондс, ему запретят практиковать.
— Фамилии на этикетках всегда писала она. Бедняжка, ее исключат из списка фармацевтов.
— У них отберут лицензию.
— Я сама брала у них глазные капли не далее как три недели назад. Если б я знала, что может случиться такое, ни за что бы...
— Доктор говорит, что не могут найти пузырек — пропал.
— Нет, сержант сказал определенно, что пузырек у них. Написано ее рукой. Бедняжка, видно, сама себе приготовила капли.
— Красавка, обычные капли.
— Лекарство называется атропин. Белладонна. Красавка.
— А нужно было другое лекарство, эзерин. Доктор говорит...
— Доктор Грей говорит?
— Да, доктор Грей.
— Доктор Грей говорит, что, когда переходят с эзерина на атропин...
Несчастье приписали случайности. Все надеялись, что глаз мисс Симондс уцелеет. Рецепт составила она сама. Разговаривать об этом она не желала.
Я сказала:
— Пузырек могли подменить — это вам в голову не приходит?
— Книжек начиталась.
В последнюю неделю каникул умерла в своей постели миссис Симондс, завещав состояние дочери. А у меня начался тонзиллит, и я не пошла в школу.
Лечила меня доктор Грей, вдова городского врача Грея, недавно умершего. Доктора Грея я знала давно и любила, а с доктором Грей познакомилась только теперь. Она была спортивная, с резкими чертами лица. Ее считали молодой. Всю неделю она ходила ко мне ежедневно. Поразмыслив, я решила, что она ничего, в норме, хотя скучная.