Выбрать главу

Глава 4

Догонялки

Третья ночь идет, волчий вой летит, Третью ночь вдова у окна не спит. Третью ночь у дальних ворот брожу, Не могу порвать эту грань-межу И зову, хочу лишь забрать с собой. А в округе вторят туман и вой: Уходи, несчастная, уходи Без него покоя-то не найти. Без него погас и очаг, и свет Без него и жизни-то больше нет. И душа всё мерзнет за пядью пядь — Он с закатом, слышишь, придет опять. Не собольим мехом и не плащом — Он укроет вереском и хвощом. Не перину стелет и не ковры — В топь-трясине, слышишь, возьмет дары И схоронет в черной, гнилой воде. Слушай. Жди, несчастная. Быть беде.

______________________________

Третью ночь хожу, проклиная всех, А в округе слышится навий смех. Чтоб я смог, не тронув других, уйти За собой жену надо привести. И прошу тебя, и тебя молю — Позабудь того, кто шептал «люблю», До рассвета вытерпи, не открой. А потом — беги. А я за тобой…

Глава 5

Сердце шторма

Молва ходила — отзвук былого мифа, как будто в самом сердце зубастой бури, среди бездушных окаменевших рифов живет Она с глазами ясней лазури, да с волосами, точно морская пена и с кожей, что нежнее заморских шелков. Ходили слухи…

Девушку звали Рена. Вокруг немало сплетен и кривотолков всегда витало. Странная Рена слишком. Всегда молчит загадочна и печальна. Ее любили местные все мальчишки и те, кто приходил из-за рифов дальних. Не раз с собой украсть-увезти стремился и каждый поплатился с лихвой за это. Последний из деревни не воротился как раз в июле — прошлым дождливым летом.

У Рены дом — соломенная лачуга, простое платье — синего неба ситца. И вечерами ждет Рена с моря друга. Предвестник бури, черная крУжит птица над старой крышей, ветер несет и клёкот, а с крыльев искры вниз — отголоски молний. И Рена слышит древний, манящий рокот и сердце шторма к нОчи зовет безмолвно.

Молва ходила…

Джимми — отличный малый. Из рыбаков на несколько поколений. Шептали люди: «Рано отца не стало… Двенадцать — это самый расцвет сомнений. Свернет парнишка с тропки, пойдет по миру. Пиратом станет, пьяницей, дебоширом»… Но Джимми никогда никого не слушал — слова отца ночами сжигали душу:

— За дальним рифом брошенная деревня. Там есть лачуга — хуже и не отыщешь. Куда ни глянь, лишь заросли черных терний, да буревестник с клёкотом ждущий пищу. Среди песка, в забвении позабыта, с холодным сердцем, с блеском очей печальных живет одна прекрасная нереида. О ней молва летит до просторов дальних. И каждый, кто силен, кто безумен, ловок, кто хочет славы, счастья, любви до гроба идет сквозь рифы в сети ее уловок не зная, что в очах тех сверкает злоба. Не знает он, что сердце ее надежно укрыто в самом сердце зубастой бури. И каждый, кто рискнет так неосторожно — навек плененный цветом ясней лазури, ложится в вечном сне у подножия рифа.

С младых ногтей под старого звуки мифа мечтал парнишка в пику судьбе и миру найти то сердце цвета глубин-сапфира…

Судьба всегда коварна, не угадаешь, когда ей надоест на волнах качаться. И как тебя зацепит, порой, не знаешь.

Наш Джимми вырос, мальчику девятнадцать.

Силен, умен, хитер и, конечно, ловок. Удача в нос и щеки его целует. А в голове отцовское бьется слово о буре, что с сапфиром внутри лютует. И знает он — найдет и отыщет чудо. И лишь тогда /заброшена, позабыта своим народом/ Рена в одну минуту свободной станет /гордая нереида/.

И парень шел вперед, за седые скалы, за дальний риф, по курсу на сердце бури. Вода, что с детства лодку его ласкала теперь вдруг стала злее двух сотен фурий.

И парус рвал, как вату, холодный ветер. У лодки прохудилось заметно донце. Лишь он и шторм — на целом огромном свете и шепот волн: «Не справится… не вернется».