Дочери тоже встали, причем очень-очень давно. Ферма, даже столь жалкая и убогая, как эта, требует, чтобы хозяева рано вставали и выполняли ежедневные зимние работы. Сейчас они резвились на снегу. Она выставила их за дверь, как озорных щенят, чтобы они не разбудили Бена, и рассердилась, когда услышала, что он разговаривает по телефону, – значит, он тоже проснулся. Отчасти по этой причине она затеяла блины – любимое кушанье дочерей: чтобы сравнять счет. Дети постоянно обвиняют ее в том, что она встает на чью-нибудь сторону: Бена она вечно просит проявлять терпение в общении с этими маленькими существами в бантах и рюшках; девочек – пожалуйста, не шуметь, пожалуйста, не приставать к брату. Десятилетняя Мишель – старшая из них, Дебби девять лет, а Либби семь. («Господи, мам, ты их прям как кутят рожала, что ли!» – слышался ей осуждающий голос Бена.) Сквозь прозрачную занавеску на окне она посмотрела на дочерей – роли были распределены как обычно: Мишель и Дебби, главный распорядитель и помощница, строят снежную крепость по только им ведомому плану, которым они не поделились с Либби; Либби пытается помочь, подносит снежки, и камни, и длинную кривую палку, но ей отказывают, почти не глядя в ее сторону. В конце концов Либби ударяется в громкий рев, а потом пинает крепость ногами, и вся конструкция разваливается. Пэтти отвернулась от окна, зная, что дальше будут кулачные бои и слезы, но у нее не было настроения вмешиваться.
Дверь комнаты Бена тихонько скрипнула, и тяжелые шаги в конце коридора сказали ей, что он снова в этих своих огромных черных ботинках, которые она ненавидит. Даже не смотри на них, велела она себе. То же самое она себе говорила, когда он надевал камуфляжные штаны. («Отец ведь надевал камуфляжные штаны», – огрызался он, когда она делала ему замечание. «На охоту, он надевал их на охоту», – уточняла она.) Как же она скучала по тому мальчику, который любил неброскую одежду и носил исключительно джинсы и клетчатые рубашки с пристегивающимся воротничком. По обожавшему игрушечные самолеты мальчику с темно-рыжими кудрями.
Он вошел в черной джинсовой куртке, черных джинсах и надвинутой почти на глаза вязаной шапочке, что-то пробормотал и направился к выходу.
– Только после завтрака, – сказала она вслед.
Он остановился, повернулся к ней вполоборота:
– Мне надо кое-что сделать.
– Успеешь, сначала садимся завтракать.
– Ты же знаешь, я ненавижу блины.
Черт побери.
– Что ж, приготовлю тебе что-нибудь другое. Садись.
Он ведь не сможет не подчиниться прямому приказу? Они уставились друг на друга, Пэтти уже приготовилась сдаться, но Бен, красноречиво вздохнув, плюхнулся на стул и начал крутить в руках солонку, потом высыпал соль на стол и сделал из нее пирамиду. Она чуть не потребовала, чтобы он прекратил, но вовремя остановилась. Пока достаточно, что он все-таки сел за стол.
– С кем это ты сейчас разговаривал? – спросила она, наливая ему апельсинового сока и зная, что он назло ей к нему не притронется.
– Кое с какими людьми.
– Людьми? Во множественном числе?
Он только приподнял бровь.
Входная дверь открылась, громко стукнулась о стену, и она услышала топот сапожек на коврике у двери – до чего же дисциплинированные девочки, сбивают снег, чтобы не оставлять следов. Ссора, должно быть, давно закончилась миром. Мишель и Дебби уже щебетали о каком-то мультике по телевизору. Либби же сразу вошла, уселась на стул рядом с Беном и стряхнула с волос прилипшие льдинки. Из дочерей только она знала, как его разоружить. Она улыбнулась ему, махнула рукой и тут же уставилась перед собой.