Музей был ещё закрыт.
— Мы рано, — сказал унтерштурмфюрер, — но это ничего. Темпорамы второй день как запустили, а, видите, сколько народу. Вон, кстати, Вилли.
Через улицу к автомобилю шла невысокая плотная женщина в кожаном плаще, шёлковый платок на её голове пестрел цветочным узором. Тонконогий мальчишка лет восьми, руку которого она держала в своей ладони, доставал ей макушкой до плеча и походил на кузнечика. Он был в зелёных штанах, зелёном мундирчике и скакал между мелкими лужами, умудряясь едва ли не обежать женщину кругом.
— Willi! — закричал Максимиллиан, наваливаясь на дверцу.
Кузнечик замахал рукой. Унтерштурмфюрер, пригладив волосы, выбрался из "хорьха".
— Guten tag, Erwin, — сказала женщина, подойдя.
— Guten tag, frau Ebert, — херр Сломак легко прикоснулся губами к запястью поднятой руки. — Wie geht es ihnen?
— Ich habe heute nicht gut geschlafen, — пожаловалась на плохой сон женщина.
— Und wie obersturmbannfuhrer?
— Oh, er hat in anderen zimmer geschlafen.
Они отошли за капот.
— Willi! — Максимиллиан выбрался наружу и затоптался вокруг кузнечика. — Hast du schon eis gegessen? (Ты не хочешь мороженого?)
— Nein, — качнул головой кузнечик, — kehle. Ich habe hei?e milch getrunken.
— Hu! — Максимиллиан сморщился. — Aber kann deine mutter uns mit eiscreme futtern?
— Ja, spater, — кивнул Вилли.
— Spater! — передразнил Максимиллиан кузнечика и махнул рукой сидящим в салоне Лёшке с Димкой. — Komm! Hier entlang, kleine sklaven.
— Выходим? — тихо спросил Димка.
— Слышал же, — ответил Лёшка.
Увидев, как они выбираются с сиденья, унтерштурмфюрер прервал разговор с фрау Эберт и решительно шагнул к дверце.
— Wohin? Куда? — недовольно произнёс он.
— Museum wurde eroffnet, — сказал ему Максимиллиан.
— Was?
Унтерштурмфюрер обернулся.
Высокие резные двери музея бесшумно ползли в стороны, ловя скупой солнечный свет латунными вставками.
Публика вокруг статуи и на ступеньках у колонн пришла в движение. Прокашлял, проговорил что-то, запинаясь, громкоговоритель на столбе. Взмыл в небо отпущенный невнимательной детской рукой воздушный шар.
Из глубины здания тем временем пророс стрекот, какой Димка слышал однажды в комнате, где десять женщин стучали по клавишам печатных машинок, а в расширяющемся проёме, полном яркого электрического света, словно сама по себе возникла сухая, высокая фигура во фрачной паре и цилиндре.
— Willkommen, meine herren und damen! — произнесла она.
Публика, смеясь и раскланиваясь, потянулась к дверям.
— Eingang ist eine reichsmarke. Kinder — kostenlos! — перед тем, как пропасть, объявила фигура.
— Nun…
Унтерштурмфюрер пересчитал детей по головам.
— Also, Дитмар, Алекс, — он навис над приютскими, — отвечаете мне за Макса и Вилли. Вам понятно?
— Да, — сказал Димка.
Лёшка, помедлив, кивнул.
— Во всём их слушайтесь, — унтерштурмфюрер тряхнул Лёшку за рукав, — но не давайте совершать глупости. Накажут не их, накажут вас. Alles!
Он выпрямился.
— Laufen! (Бежим!) — тут же крикнул Максимиллиан, забегая на ступеньки. — Alex, folgen sie mir! (Алекс, за мной!)
— Zu befehl! — откликнулся Лёшка и поспешил за тем, кого обязан был оберегать.
— Nein, wir gehen langsam, — сказал Вилли, беря Димкину ладонь в свою. Его лоб исказила напряжённая морщинка. — Как тфой приют, жизнь?
— Gut, — сказал Димка, шагая со ступеньки на ступеньку.
— Ты понять?
— Да.
— Я немного учить русский, — гордо заявил Вилли.
— Dritte saal! — крикнул им унтерштурмфюрер.
Димка оглянулся. Что-то рассказывая, херр Сломак вёл фрау Эберт под ручку, но они ещё только-только подходили по ступенькам к колоннам.
Каменные полы в музее были натерты и светились отраженным светом от хрустальных люстр, подвешенных под высоким потолком. В дверях всех встречал портрет фюрера в полный рост в золотой раме, висели полотна со свастикой, и надо было сворачивать по указателям, чтобы найти нужный зал.
Ни Максимиллиана, ни Лёшки видно не было. У портрета фотографировалась девочка в воздушном розовом платье. Ей захлопали, когда она прочитала патриотический стишок ("Mein Fuhrer ist mein Gott…") и положила букет роз на специальную подставку.
— Gro?artig! Wunderbar!
В первом зале стояли тумбы и постаменты со стеклянными колпаками. Тумб было много, они шли в два ряда вдоль зала по центру, предъявляя посетителям глиняные поделки, черепки, плохо отёсанные камни и инструменты. Постаменты же, обозначенные бархатными лентами и латунными столбиками ограждения, располагались у стен, и восковые композиции на них рассказывали о жизни и быте первых ариев.