Большая часть публики от первых темпорам ушла к дальним, и было вполне разумным искать унтерштурмфюрера там. Тем более, что "тевтобургская" картина была последней в экспозиции.
Димка едва касался пола носками ботинок. Голову от пуговицы приходилось задирать вверх, и он только тогда заметил, что над темпорамами висят растяжки с названиями. Шестая, например, называлась: "Friedrich der Große und Schlacht bei Lobositz", видимо, запечатлев какого-то Фридриха при Лобозице. А пятая именовалась "Kampf im Juni".
"Бой в июне".
У неё распорядитель и остановился. Погрозив Димке и Лёшке пальцем, он указал на место рядом с темпорамой и сказал:
- Warten Sie hier! Verstanden?
Они кивнули.
- Junge! - обратился тогда старик к Вилли. - Stellen sie sicher, dass sie nicht weglaufen (Проследите, чтоб они не убежали).
- Ja, - сказал Вилли.
- Wir werden nicht weglaufen! - сказал Лёшка.
Не в "Химсдорф" же им обратно бежать? Без припасов и карты больше некуда.
Старик, впрочем, скривился (кажется, прошипев: "Russische märchen!") и направился в дальний конец зала.
- Что с рукой? - спросил Димку Лёшка, заметив, что тот постоянно тискает то пальцы, то запястье.
- Не знаю, - шепнул Димка. - Я, кажется, темпораму чуть-чуть задел.
- Болит?
- Нет.
Вилли обошёл их, будто сторож, по кругу. Димке он напомнил "капо", который охранял военнопленных, разбирающих развалины через дорогу. Тот тоже изображал, что его ничего не касается.
- Вилли, ты же видел, что это Максимиллиан, - сказал Димка.
- Nein, ich habe es nicht gesehen (Я ничего не видел), - ответил, краснея, Вилли и отошёл к темпораме с Фридрихом.
- Значит, отлупят ремнём, - вздохнул Лёшка.
- И два дня карцера, - сказал Димка.
- Три.
- Зато тех, кто в карцере, кровь сдавать не возят.
- Ну, хоть это.
Вокруг ходили немцы, шаркали подошвами ботинок и туфель, позвякивали каблуками солдатских сапог. Серые шинели, голубоватые мундиры, плащи и платья. Прожекторный свет лился с темпорам вниз.
- Руку покажи, - попросил Лёшка.
- Смотри.
- Ого!
Безымянный палец и мизинец на Димкиной правой руке явно обгоняли остальные пальцы в размерах и вообще казались чужими, наживленными. Взрослыми.
- Я два пальца прижал, а два не успел, - будто извиняясь, сказал Димка.
- Гнутся?
- С трудом.
- Но вроде розовые, живые.
- Хрустят.
Они отошли к барьерам, чтобы их не смёл с дороги толстый господин в тёмном в полоску костюме. Оглядываясь на темпорамы, он так размахивал кожаным портфелем, что стукнул им какого-то гауптмана. Возник небольшой скандал. Господин извинялся, гауптман, багровея, обещал пристрелить гражданскую скотину, которую, наверное, впервые выпустили в общественное место.
Словно две собаки гавкали.
- А в общем, - тихо сказал Лёшка, - нет в темпорамах ничего особенного.
- Как так? А пальцы? - спросил Димка.
- Ну и что? Пальцы - это ерунда. Я думал, если темпорамы секретные, мы сможем все разузнать и передать потом нашим. Если бежать, то с важными данными, сечёшь? Так нас точно никуда в тыл не отправят.
Димка вздохнул.
- Я и в тыл согласен.
- Максимиллиана бы самого головой в темпораму, - сказал Лёшка, разглядывая лоснящееся поле "Боя в июне". - Слушай...
Он умолк.
- Что? - спросил Димка, поворачиваясь к другу.
Лёшка перевёл на него взгляд горящих глаз.
- А если мы на секунду или две окунёмся в темпораму целиком? Мы же, наверное, тоже повзрослеем, как твои пальцы? А вдруг вырастем в великанов?
- Мы умрём, - сказал Димка. - Ты же слышал старика.
- Может, он просто так сказал?
- Ага, просто.
Рука зудела, и Димка спрятал её под куртку.
- Да понял я, - грустно сказал Лёшка. - И так не хорошо, и этак. Картинок фашисты себе тоже специально навыбирали...
Он всмотрелся в темпораму. Димка, закусив губу, последовал его примеру. Всё равно им ничего не оставалось, как ждать, когда старик приведёт господина унтерштурмфюрера.
"Бой в июне" обрушился на Димку палящей жарой.
В пронзительно-синем небе светило невозможно-яркое солнце. Это было первое, что он увидел. Жара. Затем он увидел дым, плывущий ниже, и заметил огненный цветок взрыва и комья земли, застывшие в воздухе.
Совсем близко зеленел защитный кожух "сорокопятки". В отдалении лежали два снарядных ящика. Ствол пушки был повёрнут в сторону поля, рассечённого просёлочной дорогой. У дальнего конца поля, в зыбком мареве проступали хищные силуэты танков. До них было метров пятьсот. Один танк горел.
За кожухом пушки находились двое. Димка со своего места не очень хорошо видел второго, дальнего от него солдата, который к тому же упал, зато смог хорошо разглядеть присевшего на сошку и застывшего вполоборота ближнего.
Он был старший сержант. Командир орудия. Воротник его пропыленной гимнастёрки с темнеющим между лопаток пятном украшали чёрные петлицы с тремя красными треугольниками и скрещёнными пушками.
Лицо его было сосредоточенным, грязным. Но очень молодым. Брови белёсые. Рот раскрыт. Видимо, он что-то кричал подчинённому.
Кувыркалась в траву пустая, с сизоватым дымком, гильза.
Димка сделал небольшой шажок влево. Ему показалось, что у виска старшего сержанта что-то темнеет. Ещё шажок влево.
Вот оно!
Острый, не больше ногтя осколок целил старшему сержанту в голову. Вернее, он уже летел в неё, грозил вонзиться в череп, пропарывая в воздухе едва видимую бороздку. Димка понял, что в следующую секунду артиллерист будет мёртв. Возможно, что его упавший напарник, наводчик или заряжающий, тоже уже был убит.
- Видишь? - спросил Лёшка.
- Ты про осколок? - уточнил Димка.
- Ага.
- Вижу.
- Он совсем рядом.
- Ты про что?
Лёшка шагнул ближе.
- Если забраться на барьер, - зашептал он Димке в ухо, - его, наверное, можно будет схватить.
- Зачем?
- Представь, что осколок должен убить нашего артиллериста, а мы его взяли, и нет осколка! И артиллерист, значит, жив. В него же не попало!
Сухие Лёшкины губы царапали кожу.
- Скорее, рука отвалится, - сказал Димка, отодвигаясь.
- А если не отвалится?
Лёшка смотрел так, словно ждал чего-то.
- Ты хочешь сейчас? - обмирая, спросил Димка.
- Что я, дурак что ли? Нам не дотянуться. Да и не дадут. Позже.
- Когда?
- Завтра. Или через неделю. Ты Вилли скажи, что ещё сюда хочешь. А я господину унтерштурмфюреру скажу. Про немецкий гений, мощь и прочее. Они любят, когда ими восхищаются. Надо только глаза таращить.
- Da sind Sie! (Вот они!)
Старик-распорядитель в компании хмурого унтерштурмфюрера проломился сквозь гогочущих солдат к темпораме номер пять и предъявил ему мальчишек. Господин Сломак тяжело кивнул.
- Ich habe verstanden.
Его острый взгляд на секунду остановился на Лёшкиной разбитой губе, а затем перекочевал на Димку, прячущего руку за спину.
- Was ist in hand? - спросил унтерштурмфюрер.
- Nichts, - ответил Димка.
- Zeige mir. Покажи.
- Herr sturmführer...
Глаза унтерштурмфюрера заледенели.
- Zeig mir deine hand, - чеканя слова, повторил он.
- Herr sturmführer, er ist nicht schuld, - подступил Лёшка и тут же удостоился звонкой оплеухи.
След ладони проступил красным пятном.
- Sehr gut. Das ist richtig, - сказал старик-распорядитель.
Что-то в Димке задрожало от бессильной ненависти.
- Zeig mir deine hand. Руку!
Унтерштурмфюрер требовательно протянул ладонь.
- Hier! Hier! Siehe! (Вот! Вот! Смотрите!)
Максимиллиан, незаметно подобравшийся сзади, вцепился Димке в предплечье и, сопя, вывернул его наружу. Несколько долгих мгновений господин унтерштурмфюрер, не понимая, смотрел на Димкины пальцы.
- Was ist das? Что это, Дитмар?
Он перевёл взгляд на старика.