- Я могу тебя убить.
Между передними сиденьями просунулся чёрный ствол "вальтера" и уставился на Лёшку.
- Сиденье запачкаете.
Унтерштурмфюрер качнул головой.
- Это верно. Не хотелось бы. Может, пойдём в развалины?
Он показал глазами на остатки прогоревшей стены слева. Лёшка побледнел, но кивнул.
- Пойдёмте.
Он взялся за дверную ручку.
- Стой! - сказал унтерштурмфюрер и убрал "вальтер". - Сиди, где сидел. Я должен доставить вас обоих обратно в "Химсдорф" и, увы, не могу никого застрелить. Если только не при побеге. Может, ты побежишь?
- Нет, - сказал Лёшка.
- А ты? - спросил Димку унтерштурмфюрер.
- Nein, herr sturmführer.
Глаза у унтерштурмфюрера были пустые, холодные, и Димка испугался, что он передумает насчёт того, чтобы не пачкать обивку. Он видел, как Стёпку Лихолетова подстрелили за то, что побежал за колонной военнопленных, и знал, что фашистам ничего не стоит убить в десять тысяч раз больше народу.
- Ладно, - сказал унтерштурмфюрер, - возьмём Молотов, так и быть, с меня снова музей. Как я понял, вы хороши в роли лошадок.
- А если не возьмёте? - спросил Лёшка, прижимая ладонь тыльной стороной ко лбу.
Херр Сломак фыркнул.
- Через месяц возьмём обязательно. Когда станет посуше. И вам может крупно не повезти с музеем, потому что я отправлюсь туда вбивать в глотки вашим отцам их фальшивые коммунистические идеи.
- Мой папа пропал, - сказал Димка.
- А мой убит в сорок втором, - сказал Лёшка.
- Что ж, их счастье.
Унтерштурмфюрер выкрутил рулевое колесо. Через несколько секунд развалины остались позади, и проплывающие дома запестрели крапинами свежей штукатурки. Ямы от воронок на обочинах были засыпаны кирпичом и щебнем. Как и на пути в музей, только уже с противоположной стороны, мелькнул утыканный "ежами" холм.
Среди приютских ходили упорные слухи, что холм этот целый день держали всего два взвода, прикрывая отступление основных сил. Танки по южной дороге так и не прорвались в город. Защитники сожгли шесть или семь панцеркрафтвагенов. Только вот фронт под массированными ударами провалился на западе, и оборона на этом участке сделалась бессмысленной, немцы уже были на окраинах.
Тогда оставшиеся в живых ушли. Может быть, двинулись догонять своих, но, возможно, скрылись в лесах, сформировав костяк партизанского отряда. Дома за холмом фашисты расстреляли уже в острастку, от бессилия. И потом даже не оправдывались, когда обнаружилось, что никаких военных там нет. Перед кем оправдываться? Перед унтерменьшами?
Димка, забывшись, сжал кулаки.
Побывавший в темпораме безымянный вдруг с легкостью переломился и повис бледной сарделькой. Больно почему-то было совсем чуть-чуть, словно палец давно держался на честном слове. Димка попытался вправить его обратно, но под кожей не чувствовалось ни косточек, ни мяса. Внутри был будто сухой порошок. Случайно задетый мизинец едва не сломался тоже. И не заревёшь, даже если очень страшно.
- Всё.
Унтерштурмфюрер остановил "хорьх" у крыльца "Химсдорфа". На окнах второго этажа шевельнулись занавески - кто-то из приютских выглянул наружу.
- Вышли, - сказал унтерштурмфюрер.
Димка с Лёшкой выбрались из автомобиля. Лёшку покачивало, видно было, что удар в лоб не прошёл для него бесследно.
- Как ты? - шепнул ему Димка.
- Нормально. Только плывёт всё.
Унтерштурмфюрер хлопнул дверцей и обошёл "хорьх".
- Быстро! - он коленом подопнул Димку в направлении приюта. - Я устал с вами возиться.
Лёшке досталось тоже. Из носа у него вдруг закапало. Это унтерштурмфюрера развеселило.
- О, замечательно! - со смехом сказал он, наблюдая как Лёшка с мутными глазами задирает подбородок и ловит капли крови ладонью. - Дождик, лейся, лейся.
Димка потянул Лёшку на крыльцо.
- Что такое?
В дверях возникла фрау Доггель.
- Плохо себя вели, - объяснил унтерштурмфюрер. - Пришлось наказать.
- Вот как?
Обер-эрциер спустилась по ступенькам вниз и вместо того, чтобы помочь, отвесила Лёшке пощечину. Голова мальчишки мотнулась, он упал на четвереньки, выскальзывая из Димкиных рук, и просунулся за каменные столбики перил. Его с натугой вырвало кислой, коричнево-жёлтой кашицей.
- Фу!
Фрау Доггель отступила, осмотрела свою ладонь на предмет Лёшкиной крови и обстоятельно вытерла её платком. Лёшка, отплёвываясь, не пытался подняться. Куртка на нём задралась, рубашка выбилась из штанов, грязную спину в синяках.
- Даже не знаю, что с ним делать, - сказала фрау Доггель.
- Рекомендую три дня карцера, - сказал унтерштурмфюрер. - И одному, и другому. Дитмар тоже отличился, посмотрите на его пальцы.
- Oh, mein Gott!
Фрау Доггель с испугом и отвращением зафиксировала взгляд на повисшем на вытянувшейся коже толстом безымянном пальце и торчащем в сторону мизинце на Димкиной руке.
- Wie ist das möglich? (Как это возможно?)
- Сунул руку, куда не следует.
- Angsttraum. Олаф!
Фрау Доггель быстро поднялась к дверям.
- Олаф!
Она исчезла в здании. Спустя минуту появился каменнолицый скандинав, за его спиной промелькнула фройлен Зибих.
- Sie wollen, dass ich diese jungs nehme? (Хотите, чтобы я забрал ребят с собой?) - спросил он у унтерштурмфюрера.
Тот улыбнулся.
- Tun sie mir einen gefallen (Сделайте одолжение). In karzer.
- Ja.
Олаф спустился к Лёшке и, перехватив его поперёк туловища, вытащил из-под перил. Затем пришёл черёд Димки. Его скандинав цепко поймал за ухо.
- Komm!
Он танком попёр в приютские двери, заставляя пленников самих заботиться о том, как уберечь себя от косяков. Димка едва успел повернуться боком, и его лишь стукнуло в лопатку. А Лёшка, не имея возможности к манёвру, врезался в дерево коленями. Но Олафа это не остановило. Он только перехватил его поудобней.
- Komm schon, schweine!
Путь Димке был знаком.
Каждый из мальчишек "Химсдорфа" отсидел в карцере по десять-пятнадцать дней. И совершенно не имело значения, насколько хорошо ты исполняешь приказания фрау Доггель или кого другого. В "Химсдорфе" в одиночную камеру сажали не только за провинности, но и профилактически, по алфавиту. Чтобы они не думали, что им здесь курорт. Грошев, будь любезен! Сеутов, твоя очередь!
Поворот налево, короткий коридор и спуск в подвал. Железная решётка и рубильник, с поднятием которого включается уходящий вглубь помещения ряд лампочек под низким потолком.
От бетонного пола веяло холодом.
Олаф пронёс, протащил мальчишек к дальней стене, где за крепкими, обитыми жестью дверями находились камеры.
- Тебе - сюда, сченок.
Отщёлкнув засов локтем, скандинав сунул Димку в узкое пространство с сырыми стенами, деревянным лежаком и поганым ведром.
- Los!
Бухнула дверь, лязгнуло железо. Стало темно. Что делал Олаф с Лёшкой, Димка уже не видел. Судя по удаляющимся шагам, он отволок его в особую, обитую войлоком "тихую" камеру, чтобы мальчишки не смогли переговариваться.
Световая полоска под дверью не продержалась и минуты. Олаф вышел и выключил рубильник. Подождав, Димка осторожно двинулся к двери.
- Лёха!
Димка прислушался к звукам снаружи и обхватил себя руками. Тихо. Холод настырно лез под куртку. Большая удача, что хоть её оставили. Олаф недотумкал. Мальчишка привалился к двери плечом. Что-то рядом мягко шлепнулось на пол. Пум! С потолка? С двери? Не сразу в голову пришла мысль, что это, должно быть, окончательно порвал с ладонью безымянный палец. И точно! Димка торопливо проверил - вместо пальца теперь нащупывалась пустота и похожая на бумагу, шелушащаяся кожа.